Володька после
больницы перешел в железнодорожное пэтэу, ходил в рваной куртке с
молоточками в петлицах, однажды - их было человек восемь - с друзьями
встретил Сережку после школы прямо во дворе. Сережка рванул навстречу,
прямо на Володьку - и тот отскочил в сторону, втиснулся в забор,
побелел. А Сережка вымахнул на улицу, и "молоточникам" уже было его не
догнать...
Он упал лицом вниз, седой успел придержать его одной рукой,
другую, с пистолетом, не опускал.
- Иди сюда, солнышко, - сказал он Юльке. - Сейчас и тебя спать
уложим. Иди, иди, не притворяйся, ты по-русски понимаешь, иди.
Юлька подошла медленно, тихо постанывая. Лицо ее уже было
совершенно изуродовано разросшимся фингалом, перекошено. Она подошла к
комсомольцу почти вплотную. Белобрысый и блондин уже укладывали Сергея
в машину. Юлька глянула комсомольцу в глаза, растянула косо вспухшие
губы в улыбке - и, круто повернувшись, низко склонилась, отставив
задницу.
- Do it, - сказала она разбитым ртом невнятно, - do it. You, son
of fucken bitch. If you can't do something, do it with your bloody
hands, you, piece of cat's shit...
Седой усмехнулся и ловко ткнул шприцем.
Мюнхен. Май
- Отпусти пацана, - сказал Юра, стволом почти продавливая висок
того, лица которого он так и не увидел. Оборот, высоко, до лопатки
вывернутая рука, перехваченный в воздухе, выпавший из этой руки
коротко-ствольный револьвер - и вот уже они поменялись местами, Юра
стоял за спиной высокого малого в длинном и широком модном плаще,
почти весь укрывшись за этой обширной спиной, упирая ствол револьвера
в его висок. - Отпусти, я стреляю...
Он не выжил бы в том проклятом городе, если б не секция. Однажды
трое решили поучить жиденка прямо в центре, на пустой аллее сквера
перед университетом. Одному из них Юра сломал ключицу, был суд, и
Михаил Ефимович привел всю секцию и сказал, что гордится таким
учеником, как Юра.
- Стреляй. - Второй, в почти таком же плаще, в нелепо сидящей на
слишком большой и какой-то кривой голове твидовой панаме, пожал
плечами. Он был за тем креслом, в котором Юра больше всего любил
сидеть перед телеком, на полу рядом с правой ножкой осталось не очень
заметное пятно, туда ставилось пиво... - Стреляй, стреляй, мне за него
не отвечать, сам виноват, что физподготовку сачковал... Стреляй, а я
пацана включу. Пусть споет гимн ихний, что ли...
Кресла стояли точно так же, как накануне вечером, когда все
вместе смотрели очередную серию "Далласа". В правом сидела Ютта,
вывернутые за спиной руки ее были стянуты свешивающейся до полу
джутовой веревкой с разлохмаченными концами, эти ребята не слишком
трудились по части оснащения, взяли на операцию, что нашли в первом же
кауфхофе, на этаже, где продается всякая хозяйственная ерунда.
Обрезками этой же веревки были привязаны ее щиколотки к ножкам кресла,
и Конни они связали так же... Грудь Ютты выгнулась под Юриной
старенькой черной фуфайкой с желто-красной надписью "I love Bayern",
вместо love красное сердечко. Она была без лифчика, соски натягивали
черный трикотаж, все вместе - точь-в-точь картинка из какого-нибудь
древнего комикса. Рот ей они заклеили пластырем, но глаза - темно-
серые, почти без выражения - были открыты и смотрели прямо. Когда Юра
впервые произнес "Отпусти пацана", она перевела взгляд на Конни, будто
только сейчас заметила его, - и обмякла, голова свесилась к плечу,
веки опустились, плечи еще сильнее выгнулись, потому что всем своим
весом она стала сползать - потеряла наконец сознание.
Мальчишка сидел ровно, и его голова в туго натянутой до горла
вязаной шапочке была неподвижна. Юра знал, насколько прилично Конни
понимает по-русски, слово "включать" он наверняка знает... Да и без
слов понять нетрудно: молния на джинсах Конни была расстегнута, оттуда
тянулся оторванный от утюга, валявшегося тут же, посреди комнаты,
провод. Вилку дебил в панаме держал в руке, шнур телевизора он уже
вытащил из розетки. Юра представил, как глаза мальчика глядят в душную
тьму под шапкой.
- Wie geht's dir, Konny? - Юра удивился сам, как спокойно
прозвучал вопрос.
- Es geht, aber zu heib. - Голос мальчишки из-под
шапки был еле слышен. - Und wie ist meine Mutter?
- Alles ist in Ordnung, - сказал Юра. - Konny, alles ist...
Дебил шевельнулся. Юра отнял ствол револьвера от почти
продавленного виска и перевел на дебила:
- Ну, все! Отпусти его на счет "три"...
- Стреляй, - еще равнодушнее, чем раньше, сказал дебил. - Не
промахнись только... А с пацаном не разговаривай, ему хуже будет...
Тот, за которым Юра стоял, резко дернулся, решив, что самое
время, но Юра напряг левую руку, которой он старым милицейским
способом сжимал сквозь плащ и штаны мошонку, малый взвыл, ствол
вернулся к его виску. Стрелять в дебила было нельзя: он сидел на
корточках за креслом Конни, выглядывала только голова в дурацкой
шляпе, которую он мог мгновенно спрятать за мальчишку.
- Ладно, - сказал выродок, - остобубнел ты мне, Юрик. Пора пацана
закону Ома учить...
Рука его потянулась к розетке.
Глухо стукнул упавший на ковер револьвер. В ту же секунду малый,
почувствовав, что и левая рука Юры разжалась, со стоном согнулся,
подхватил оружие, выпрямился и что было сил ткнул стволом Юру точно в
печень.
- Делай, - Юра говорил неразборчиво, густая слюна капала изо рта
в приступе горькой тошноты, - делай, падла, что хочешь, пацана с
жинкой отпусти...
Дебил уже встал, в руке его был разовый шприц в пластиковой
запайке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49