— В том-то и дело, друзья мои, — лектор на трибуне теперь сама грусть и сокрушение, — знания эпохи Рамы и вместе с ними синтетический метод погибли во время восстания, которое возглавлял принц Иршу…
И следует леденящий душу рассказ о коварном принце, который в погоне за властью сокрушил федерацию Рамы. И все же ее мудрецы, хранящие все накопленные знания, спасли их, уйдя в неприступные горы, и постепенно там возникла недоступная простым смертным страна, которую стали называть Шамбалой.
Повествуя о Шамбале, которая не исчезла и сохранила свои тайные знания и возможности до наших дней, Александр Васильевич Барченко вдохновляется, впадает в экстаз, забыв все на свете: где он? Что с ним? Какая эпоха за темными окнами аудитории? Зримо возникает перед ним Шамбала, ее мудрецы-махатмы, лаборатории, гигантские светящиеся космические карты на каменных стенах, посадочные полосы на высокогорьях — для приема летательных аппаратов посланцев внеземных цивилизаций…
Лицо ученого пылает, волосы всклокочены, очки несколько раз сползают на кончик носа, и он их ловит почти на лету.
— Я верю! Я верю, друзья мои, что новая свободная Россия найдет силы, средства, отважных людей, чтобы снарядить экспедицию в поисках Шамбалы! Одну, вторую, третью! Пока цель не будет достигнута!
О! Лучше бы не произносились эти заключительные фразы лекции-диспута! Что тут началось в зале!.. Крики восторга, все повскакивали с места, многие ринулись к сцене, трибуна с Александром Васильевичем, рухнувшим с облаков своих мечтаний на питерскую революционную землю и на первых порах ничего не понимающего, окружена ликующими матросами, профессор Красавин и его юный друг Владимиров в общей суете, незаметно покидают зал, стол президиума уже занят тремя людьми, один из них — матрос с рыжей головой.
— Даешь Шамбалу!
— Товарищ Барченко! Веди нас! С боями пробьемся!
— Знания Шамбалы — пролетарской революции!
— Братцы! Письмо в Москву, правительству!
— Правильно! Товарищу Ленину! Отряд организуем! В Москве на такое дело средства враз дадут!
— Лучше всего — в Совнарком! Там все капиталы, у буржуев отобранные!
— Мы уже тут кой-чего набрасываем! — Этот рыжий матрос в президиуме явно с административно-государственной жилкой.
— Нет, Иван! Какой из тебя писатель? Попросим товарища лектора документ составить!
И мгновенная тишина. Все замерли, смотрят на Александра Васильевича…
Сердце его сжимается от счастья и непонятной тоски.
«Да что же это мы за народ такой? Ведь дети, взрослые — а чистые дети… Нельзя обмануть их порыв! Что же делать? Как что? А вдруг? Может быть, как раз и настало время? Для этого и вся эта буря в загадочном отечестве?..»
И вдохновляется Александр Васильевич безумной надеждой:
— Давайте бумагу, братцы!
До глубокой ночи составляют они документ, в котором обосновывается идея экспедиции в Шамбалу и рисуются блестящие перспективы для новой России, если экспедиция увенчается успехом. Три адреса: товарищу Ленину в Совнарком, товарищу Дзержинскому и наркому просвещения товарищу Луначарскому.
Документ принимается общим голосованием под оглушительные восторженные крики: «Ура!», «Смерть капиталистам!», «Даешь Шамбалу!» Наконец, под письмами поставлены подписи (первая — товарища Барченко) и раздаются возгласы.
— Качать!
— Качать нашего ученого!
И взлетает под высокий потолок слегка ошалевший Александр Васильевич, едва успев зажать в кулаке очки, легко и осторожно принимают его распластанное в воздухе, веющее фалдами пальто, тело, могучие натруженные руки.
— Еще разок, братишки!
— Шибче!
— Еще разок, братишки!
— Шибче!
— И — раз!..
Замирает сердце — от полета, высоты, счастья. И тоски, которая все разрастается…
Потом его провожают возбужденно галдящей толпой, пахнущей махорочным ядовитым дымом и крепким мужским потом. Петроград темен, хмур, пустынен, уличное освещение отсутствует, временами слышны одиночные глухие выстрелы.
Потом у себя в комнате перед жарко топящейся буржуйкой — просто замечательно, дамы и господа, а так же товарищи, горят паркетные досочки, будто только для этого они и предназначаются — в старом кресле, завернувшись в толстый шерстяной плед, сидит он со стаканом (подстаканник семейный, старинный, из серебра, с изображением чайных листьев причудливым литьем), рассеянно жует бутерброд — кусок черного хлеба с селедкой — и возникает у Александра Васильевича совершенно реальное ощущение, что недавней лекции-диспута и всего, что произошло на ней, вовсе не было: мираж, галлюцинация, игра переутомленного воображения, сон, притом довольно страшноватый.
О профессоре Красавине, своем давнишнем знакомце и почитателе «оккультных занятий» и о его протеже, несколько загадочном молодом человеке Константине Константиновиче Владимирове он забыл вовсе, попивая морковный чай — из головы выветрилось.
А напрасно…
Но совсем о другом думает сейчас наш мистик и исследователь, наполняясь сладостным предвкушением. Хоть и глубокая ночь, но перед тем, как не раздеваясь, устроиться на старинном диване (тоже семейная реликвия) и укутаться ватным одеялом, он решил почитать роман Джона Бьюкенена «Энергетический центр», который вчера начал. Хотя бы часок.
Александр Васильевич, подбросив в буржуйку несколько паркетных досок (он уже разорил весь пол в передней и в кухне), взял с письменного стола, заваленного журналами, рукописями, инструментами для сооружения «приборов» и еще Бог знает чем, раскрытую книгу.
«Тэк-с… К нашему герою пожаловал „выдающийся скрытый господин“ и разразился весьма любопытным монологом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192