«Не знаю. Никак не выглядит». Но спросить некому…).
Каждую неделю на явочной квартире в Газетном переулке встречается Борис Петрович с этим человеком, передавая ему текущую информацию обо всем, что происходит в спецотделе товарища Бокия, и получает от «ведущего» новые задания. Они беседуют на всякие темы, никуда не спеша, пьют чай с сушками, густо посыпанными маком, а случается, и пятизвездочный армянский коньяк с лимоном.
Не далее как вчера Брембек сообщил Ивану Ивановичу о том, что в спецотделе вопрос об экспедиции в Тибет решен, его одобрил нарком иностранных дел Чичерин, дело за окончательным оформлением необходимых документов.
И вот приказ — срочно явиться на кунцевскую дачу. Бориса Петровича Брембека требует к себе «Хозяин». Была ночь с 27 на 28 июля 1925 года.
Ворота распахнуты. Медленный проезд по липовой аллее, над которой густые кроны старых деревьев образовали крышу.
У правой веранды стоит черный «Роллс-Ройс», похожий на огромного тюленя.
— Он уже здесь! — невольно вырывается у Бориса Петровича.
— Похоже, — Иван Иванович тоже в некотором смятении.
— Подождите, — шепотом говорит он, — я сейчас.
В сопровождении двух охранников-грузин он скрывается за тяжелой дубовой дверью.
Борис Петрович остался на крыльце террасы. Ночь была темная, глухая, только ровный шорох дождя вокруг, и слышно было, как по желобам в огромные старые. бочки с медными обручами с крыши стекает вода.
Дверь открылась, и появившийся в ней Иван Иванович сказал:
— Идемте.
В большой гостиной за длинным столом под белой скатертью, накрахмаленные края которой на углах стояли парусами, перед яствами и бутылками сидел «хозяин», откинувшись на спинку стула, а позади него стоял молодой человек в белом кителе, смуглый, черноволосый, с салфеткой, перекинутой через руку.
Когда они вошли, Сталин не шевельнулся, не повернул головы в их сторону, сказал глухо:
— Иды, Ваня. Надо будет — позову. И ты, Тамаз, иды. Мы сами справимся.
«Хозяин» и Борис Петрович остались в комнате одни. Шторы были задернуты, но створки рам оказались распахнутыми. Тонкие шторы иногда едва колыхались под дуновением легкого ветерка; слышен был умиротворяющий шум дождя.
— Садитесь, Борис Пэтрович. В ногах правды нет. Вот там, напротив меня.
— Спасибо, Иосиф Виссарионович.
— Кушай, дорогой, что Бог послал. Пэй!
Бог послал много чего, глаза разбегались, но Брем-бек смутно видел яства. Его бил мелкий озноб.
— Спасибо, Иосиф Виссарионович. Ночью я как-то…
— Нет аппетита?
— Да… Совсем нет аппетита.
— Ну хорошо, — непонятная улыбка застыла на лице вождя: в ней смешались сарказм и сожаление. — Побеседуем и в дружеской беседе нагуляем аппетит. — «Хозяин» вынул из кармана трубку и сунул ее в рот. — Расскажите, Борис Пэтрович, об экспедиции в Тибет, которую затеял товарищ Бокий. Попрошу вас поподробней, не пропуская ни малейшей детали. Во времени я вас не ограничиваю.
Рассказ Брембека, перебиваемый вопросами вождя, длился больше двух часов. И когда он был завершен повествованием о том, что товарищи Барченко и Гоппиус отправились на встречу с наркомом иностранных дел Чичериным, «Хозяин», посасывая пустую трубку, сказал задумчиво:
— Очэнь самостоятельный политик Георгий Васильевич Чичерин. Очень. Свою политику на Востоке делает. Ладно… Посмотрим. — И последовало долгое молчание. Вождь поднял голову, и его желтые рысьи глаза уставились в переносицу Бориса Петровича. — Тэперь вот что. Как там у Глеба Ивановича обстоит дело с так называемой «черной тетрадью», которая появилась на свет благодаря гениальному чутью товарища Ленина? — «Хозяин» не смог сдержать усмешки (впрочем, ночной гость ее не заметил: он был загипнотизирован рысьим взглядом собеседника). — Что же вы молчите, Борис Пэтрович?
— Черная тетрадь, Иосиф Виссарионович, самое для меня недоступное в хозяйстве товарища Бокия. Но знаю одно — она есть, по разным каналам он собирает в нее сведения о всех руководителях партии и государства…
— И обо мне? — вдруг перебил Сталин, подавшись вперед и не отрывая взгляда от глаз Бориса Петровича.
На этот раз Брембек выдержал взгляд вождя и спокойно ответил:
— Убежден, о вас тоже.
«Хозяин» рассмеялся, оскалив мелкие, желтые, щербатые зубы.
— Молодэц товарищ Бокий! Очень полезную работу делает для партии и народа. — Он опять погрузился в молчание. — Что же, Борис Пэтрович, — заговорил вождь через несколько тягостных минут, — я вам весьма благодарен за содержательную беседу. — Как ваш аппетит? Нагуляли?
— По правде говоря, Иосиф Виссарионович…
— Нет? — деланно удивился «хозяин».
— Вот если позволите — минеральной водички…
— Пожалуйста, пожалуйста, дорогой!
Борис Петрович начал наполнять большой хрустальный фужер «Боржоми»; бутылка мелко подрагивала в его руке, иногда касалась края фужера, и тогда рождался тихий мелодичный звон. Бокал был наполнен до краев, Брембек пил «Боржоми» с жадностью, большими глотками, и по худой жилистой шее ходил кадык.
Товарищ Сталин с большим интересом и вниманием наблюдал всю эту процедуру.
— Спасибо…
— На здоровье, дорогой. Скажите, Борис Пэтрович, когда вот такая погода — дождь, слякоть, ваш шрам на щеке не болит, не ноет?
Лицо ночного гостя напряглось, резче обозначились морщины.
— Нет, Иосиф Виссарионович, — ответил он твердо и спокойно, — не болит и не ноет.
— Очэнь хорошо! Просто отлично! Отвратительно, когда у тебя что-нибудь болит, ноет…— (Особенно тяжко, когда страждет совесть, если она есть, и душа, если она не продана дьяволу, следует заметить в скобках.)— Значит, разделить со мной трапезу отказываетесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192