Ответ не заставил себя ждать, влетев ураганом в белом халате.
– Так, все быстро замолчали и покинули помещение, ясно?
Она узнала профессора Бертольда по голосу и резкости выражений.
– Кто здесь главный, в этом бардаке? Вы? – спросил он Кудрие.
– Вот уже четверть часа, как – нет, – ответил экс-комиссар.
– Продляю ваши полномочия на пять минут, – постановил хирург. – Выставите-ка свою команду, пока малышка снова не отрубилась. – И, разглядев Постель-Вагнера в клубах дыма его трубки, удивился: – А ты что здесь забыл? Твои холодильники есть запросили? Набираешь добровольцев?
– Мне тебя не хватало, Бертольд, я вернулся к тебе со своей любовью.
Бертольд, Марти, Постель-Вагнер, товарищи по университету…
Когда все освободили помещение, Жервеза получила наконец недостающую информацию.
– Сбившая вас машина охотилась за вашей шкуркой, – объяснил ей профессор Бертольд, – но вы девочка крепкая, отделались тремя сутками крепкого сна. Поверьте мне, в нашем деле трое суток сна – большое благо. Повернитесь, – приказал он, задирая ее сорочку.
Руки хирурга стали зондировать ее скелет. Лодыжки, колени, бедра, позвоночник, плечи, шейные позвонки: тут покрутил, там согнул, здесь повертел, бормоча себе под нос:
– Так, кости целы… сильное животное. Каркас выдержал удар.
Он шлепнул ее по мягкому месту.
– Обратно, на спину.
Теперь он ощупывал живот.
– Так больно? А так? Нет? Здесь тоже не больно? И здесь нет?
Нигде. Ей не было больно нигде.
– Прекрасно. Потроха на месте. Ни малейшего внутреннего кровоизлияния.
Он одернул ей подол и поднялся.
– Хорошо.
Вдруг он почему-то замялся. Оглянулся на закрытую дверь, подвинул себе стул и напряженно уставился на Жервезу.
– Скажите… эта малышка по соседству… Мондин…
«Уже?» – подумала Жервеза.
– Она вас обожает, малышка Мондин, она мне все о вас рассказала, о вас, о вашем Боге, вашем автоответчике, ваших украденных курочках, ваших раскаявшихся сутенерах, ваших вновь обращенных полицейских… всё.
Он наклонился ближе.
– А вы… вы могли бы сказать мне два-три слова о ней?
– Что, например? – спросила Жервеза.
– Многое она пережила?
– Тридцать один год, – ответила Жервеза.
Бертольд посмотрел на нее долгим взглядом, покусывая губы.
– Так, – сказал он.
И повторил:
– Так.
Он встал.
– Понятно.
Встряхнул головой.
– Ангел на страже! Жанна пасет своих овечек.
Он все не решался уйти.
– Значит, ни единого слова о Мондин, да?.. Ладно, хорошо, отлично.
«Быстро повзрослел, – подумала Жервеза, – как большинство парней». (Она не говорила «мужчины», она говорила «парни». Наследственное, от матери, Жанины-Великанши.)
Бертольд стоял, раскачиваясь на месте.
«Мондин-то уж точно ничего не нужно выведывать у меня о вас, профессор, – продолжала думать Жервеза. – Она сама за три секунды отсканировала вас целиком».
Наконец он направился к выходу. Но, взявшись за ручку двери, обернулся.
– Можете выписываться уже сегодня, после того как сделаете контрольные снимки. Антракт окончен, милейшая. Пора занимать свое место в общей куче дерьма.
Жервеза остановила его на пороге.
– Профессор Бертольд!
Он обернулся.
– М-да?
И Жервеза выдохнула наконец то единственное, чего он ждал:
– Все, что я могу сказать о Мондин, это то, что будь я парнем, я была бы рада просыпаться рядом с ней каждое утро.
37
– Двойняшек делают в спаренных кроватях.
Я, наверное, тоже буду долго вспоминать о нашем пробуждении, там, у подножия Веркора, тем утром.
Жюли скользнула ко мне под одеяло. Она прошептала это в качестве утешения:
– Двойняшек делают в спаренных кроватях.
Замечательная фраза, это звучало, как сообщение из Лондона, французы – французам, сообщение об освобождении на моих радиоволнах с помехами.
– Повторяю: двойняшек делают на спаренных кроватях.
Наши руки уже замешивали тесто будущего, когда торопливый стук в дверь прервал знаменательное событие.
– Мадам, мсье, спускайтесь, скорее! Полиция пришла. Вас спрашивают.
Жюли с превеликим удовольствием дала бы стражам порядка поскучать в ожидании, но что-то во мне отказывалось зачинать новую жизнь под охраной полиции. Я быстренько спустился, на ходу натягивая рубашку и проясняя сознание.
Какой-то постоялец вопил в холле гостиницы. Дежурная горничная пыталась его утихомирить.
– Тише, мсье! Сейчас еще совсем рано! Вы всех разбудите! Я здесь одна, мне не нужны неприятности!
Уступив ее увещеваниям, крикун продолжал вопить, но шепотом.
Автоинспектор записывал его вопли в блокнот.
– Вы господин Малоссен? – обратился ко мне его неизбежный напарник, увидев, как я кубарем спускаюсь с лестницы.
Я подтвердил, что я – это я.
Этот тоже достал блокнот.
– Номер 25?
Да, правильно.
– У вас был белый грузовик?
– Да.
– Так вот, у вас его больше нет, угнали.
– Как и машину этого господина, – прибавил первый, указывая на крикуна, который импровизировал теперь на тему незащищенности, иммиграции, утраченных ценностей, коррумпированных левых, продажных правых, многообещающих завтра, спящих ночных сторожей, грядущей силы власти и медлительности полицейских.
– Полчаса! Вы ехали полчаса! Я засек!
– Вы не один на свете, – парировал первый полицейский.
– К сожалению, – прибавил второй.
– Как вы разговариваете, я налогоплательщик! – взорвался гражданин.
– Тише, мсье, – умоляюще заныла горничная. И тут появилась Жюли. Обе шариковые ручки прервали свой бег по бумаге, а крикун так и застыл, открыв рот. Да что там говорить, я и сам не устоял. Каждый раз, как появляется Жюли, я вижу только Жюли.
– Угнали наш грузовик, – сказал я, чтобы прервать немое очарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136