– Пастор умер. Вы это знали?
Нет. Вся семья молчаливо вопрошала, что Пастор сделал маме. Так вот: он умер. И теперь мама болтала время от времени с призраком инспектора Пастора.
– Ваша матушка пришла ко мне с завещанием Пастора и подписанным признанием в убийстве Серкера. Так что своим освобождением вы обязаны среди прочих и ей тоже.
Кудрие рассказал мне, что Пастор давно уже был неизлечимо болен и что он не шутил, когда, допрашивая бандитов, приставив им дуло к затылку, говорил, что он сам приговорен к смерти. Он делал им простое предложение: либо эти сволочи выкладывают все начистоту, либо он, добряк в вязаном свитере, всаживает им пулю в их сволочную башку. Весьма эффективный метод. Серкер, впрочем, в него не поверил. И зря.
– Он перестал следить за собой, когда сбежал с вашей матушкой. Хотел «умереть в любви», как он сам выражался. Ваша мать помогла ему прожить гораздо дольше, чем отвела ему медицина. Вот так.
Вот так.
– Она с самого начала знала, что Пастор готовится к смерти. Он ее предупредил. Она решила идти с ним до конца, не слишком задумываясь о том, как она сама перенесет это испытание. Она вернулась к вам тогда, крайне нуждаясь в молчании. Она всем вам очень признательна, что вы ее оставили в покое, позволив ей предаться своей печали. В наши дни редко случается, чтобы не лезли в душу человеку…
Один из поплавков затанцевал.
– Плотва, тащите, используем ее как наживку. И еще, насадите булки на крючок четвертой. Отпустим ее поглубже. Кто знает, может, линь клюнет…
Кто знает…
Кудрие рассказал мне все остальное. Все дела, поднятые Лежандром и разбитые одно за другим. Как, например, Жервеза и Жюли отыскали старуху-мать министра Шаботта в одном доме для престарелых, в Швейцарии.
– Она совсем закисла в злобе на своего погибшего сына. Вы также обязаны своим освобождением и этой материнской ненависти. Ее показания просто страшно читать. Когда Жюли спросила, что помогает ей жить дальше, она ответила: «Я не тороплюсь вновь встретиться с этим лжецом».
И так далее. Месяцы моего заключения были месяцами их расследований. Лежандр открыл толстенную книгу моего прошлого; но Кудрие захлопнул ее, прищемив ему пальцы. Сенклер поднял на меня свою армию; но другая армия встала на мою защиту. Хороший был спасен, а плохих и злых побили. Предприятие Сенклера провалилось.
– Представляете, торговля татуировками – это его рук дело. Наверное, он взялся за это, чтобы профинансировать этот свой журнал, «Болезнь», который ему все никак не удавалось раскрутить. У него в квартире нашли татуировку, снятую с предплечья Маттиаса Френкеля.
Маттиас, Маттиас, или честь этого мира…
– Изобретательный ум у этого Сенклера… Заразив Маттиаса Френкеля и засняв его агонию, он добавил последние кадры, которые естественным образом завершили фильм старого Иова. А разложение трупа – это уже изыски, вишенка для украшения пирога!
Кудрие отпускал свои ясные размышления в мутные воды Сены.
– Если хотите знать мое мнение, этот последний эпизод и переполнил чашу. Показав его Королю Живых Мертвецов, Сенклер, должно быть, до смерти его напугал. А когда тот вздумал его подвинуть, Сенклер и его убрал в свою очередь. Гнойный фасциит. Одновременно он готовил ряд статей, посвященных этому феномену молниеносного загнивания, которое его так привлекало.
Голова Кудрие клевала, как поплавок его удочки.
– Да, артист и ученый в одном лице… Вы его очень вдохновляли, Бенжамен…
В сущности, я был всего лишь одним из многочисленных предметов вдохновения Сенклера, чем-то вроде сотрудника, даже музой, если хотите. Ему было совершенно необходимо, чтобы меня считали серийным убийцей Веркора, чтобы прошла его статья о прививке преступности. Для этого и устраивались все ловушки. Он удовольствовался тем, что использовал меня как тесто, из которого он лепил свои теории… Ничего такого необыкновенного он собой не представлял, этот Сенклер. Он ничем не отличался ни от дивизионного комиссара Лежандра, ни от судьи Кеплена, ни от подавляющего большинства честных граждан, ему так же недоставало четкости. И он готов был на что угодно, лишь бы необъятный внешний мир вписался в картину его собственных представлений об этом мире.
– А как вы, мой мальчик? Оправились от своей депрессии?
Я ответил Кудрие, что все в порядке и что в конечном счете я рад, что не произвел на свет еще одного несчастного.
– Странное понятие о счастье…
И как раз в тот момент клюнул судак.

XIV. ГОСПОДИН МАЛОССЕН
…неосторожный сын козла и леопардицы…
65
Да нет же, я счастлив! Конечно я счастлив! Как ты можешь подозревать меня в том, что я скуплюсь на наше счастье? Ты видел лицо твоей мамочки? Видел ты лицо Жюли, склонившейся над животом Жервезы? Каким чудовищем нужно быть, чтобы не радоваться такому счастью? А физиономию Жервезы, твоей второй мамы… Знаешь, что эта Жервеза сказала, сообщив мне, что ты вернулся через ее окошко? Что всем своим спокойствием она обязана тому, что носит тебя точно так же, как в свое время носил ее Тянь. Вот как, ни больше ни меньше. Вопрос настоящего отца был для Тяня далеко не главным. Подобное любопытство было не в его характере: он был дежурным кенгуру – и точка. (И так даже лучше, потому что, если вспомнить, какая широкая клиентура была у Жанины-Великанши, ему пришлось бы разделать всю тулонскую братию, чтобы добраться до истоков Жервезы.) Выгуливая тебя все эти месяцы, Жервеза возвращается к своим семейным традициям. Она таскает тебя, как Тянь таскал Верден, и вполне этим довольна. А носить снаружи или внутри – для нее нет особой разницы. С этой точки зрения она напоминает Жюли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136