– Забавная мысль. Твои фокусы?
– Это идея Забо. Думаешь, такое бывает?
– Материнский взгляд на вещи? Да, это существует. Осторожно, у тебя льется через край.
Он закрывает кран и на несколько секунд погружается в разглядывание раковины.
– Скажи мне правду, Бен, этот процесс, приговор, в них можно поверить?
– Я сам почти поверил.
– А ты сам, ты считаешь, что ты похож на себя в моем рассказе?
– Ты никогда себя до конца не узнаёшь, сам знаешь, но у меня такое впечатление, что главное ты ухватил…
В детской все стихло. Дверь тихонечко открывается, и появляется голова Клары. Она бросает на меня вопросительный взгляд, и я спешу успокоить ее гримасой. Дверь так же неслышно закрывается.
– Могу я задать тебе один вопрос, Бен?
Стоя все так же, с закатанными рукавами, облокотившись на раковину, Жереми являет мне свой профиль моралиста.
– Насчет того, что сказала Тереза… Думаешь, в романе можно все рассказывать?
***
Знаю, знаю, можно говорить все что угодно, но мы не имеем права таскать за собой читателя на протяжении восьми глав, а в конце объявить ему, что вся эта трагическая напряженность, чувство несправедливости, растущее с каждым словом, наконец, этот чудовищный приговор, – что все это просто шутка и на самом деле все было иначе. Подобные действия кардинальным образом подрывают доверие, за такие действия следовало бы наказывать. Например, показательным выбрасыванием рукописи за окно, это самое меньшее! Это правда, правда, моя вина, и притом огромнейшая! Но кто настолько смел, чтобы вмешаться и встать между Королевой Забо и ее автоматической кассой? Кто осмелился бы преградить дорогу Жереми, бурлящему творческой энергией? У кого хватило бы отваги помешать ему выдавать нам каждый вечер добрую порцию своего рассказа? Кто готов сложить свою голову на этот алтарь? Есть желающие? Пусть явится хоть один, я с превеликим удовольствием сдам ему ключи от лавочки.
И потом, что оно значит, это разочарование?
Что за ним кроется, в сущности? (Как говорит Тереза.)
Или все бы предпочли, чтобы меня осудили пожизненно по-настоящему? (Как говорит Малыш.)
Тридцать лет без права пересмотра?
Благодарствуйте.
Могу сказать только одно: большое спасибо.
Если даже те, кто полностью убежден в моей невиновности, желают меня потопить, что ж, тогда, и в самом деле, нужно признать, что и правда не все спокойно в нашем королевстве.
И здесь требуют цельности, надо же! Чем не присяжные! И ради этой цельности вы жертвуете невиновным… Лучше судебная ошибка, чем бессвязный сюжет, так?
Браво!
Еще раз, спасибо.
О наша хваленая гуманность…
***
И это не считая того, что вовсе не все в рассказе Забо-Жереми – неправда. Конечно, многое придумано, и как! Но здесь – и правда тоже, настоящая правда. Впрочем, разберемся по порядку.
1. Выдумка
Мое заключение в Шампронской тюрьме. Это неправда. Неистребимое желание Жереми покрыть наши несчастья благоуханной тенью Стожила, вот и все. Как мучительно не хватает нам сейчас благословенной тени нашего дядюшки Стожила!
Читатель предпочел бы описание арестантского дома, где я по-настоящему провел последние несколько месяцев? Поверьте, это совсем не так интересно, как может показаться. Эти места предварительного заключения не поддаются описанию. К тому же они в точности соответствуют тому представлению о них, которое само собой складывается у добропорядочных граждан. Там все пропадает. Даже желание описывать окружающее.
Итак, не было никакого Шампрона, ни Фосиньи. Не было также ни адвокатов, ни процесса, ни приговора. К тому же кто в такое поверит? Слишком неправдоподобно! Начальник тюрьмы, пристрастившийся к воспитательному садизму? Да что вы! Адвокаты-хамелеоны, столь же блистательные с одной стороны, как и с другой? Наговоры! Присяжные, отравленные средствами массовой информации? Вздор! Их мнение свободно и беспристрастно! Пощечина Правосудию!
Что же касается судебных ошибок… Где? У нас? Когда? А? Вы шутите… Это всё осужденные протестуют! Стоит ли им верить…
2. Правда
Зато настоящая правда состоит в том, что я долгие месяцы провел в тюряге, вдали от моих родных и от моей любимой.
Что дивизионный комиссар Лежандр из кожи вон лез, пытаясь пришить мне прежние дела, и чуть было в этом не преуспел, – это тоже чистая правда.
Правда также и то, что за мое пухлое дело взялся следователь – назовем его Кеплен. Полная серость, не за что зацепиться, обыкновенная следственная машина. И, если бы это зависело от него, процесс состоялся бы, и еще какой, пожизненное мне точно было бы обеспечено.
Также верно и то, что нашелся адвокат, который решился взвалить на себя мою защиту. Знакомый знакомых, молодой, начинающий, который – что прекрасно его характеризует – пожелал остаться неизвестным. Пользуюсь возможностью поблагодарить его. Он сделал все, что мог. Вы сделали все, что могли, мэтр. И это было нелегко.
Все это время, настоящее время заключения, я не считал ни недель, ни месяцев. Знаю только, что длилось это долго. По вечерам, сидя в камере, я утешался мыслью, что Жереми в этот ужасный час взял наше племя в свои руки. В часы свиданий в тюрьме он устраивал мне пробные чтения – надо же кому-то довериться, и возвращался домой с моим благословением: «Потрясающе, Жереми, замечательно! Так держать!» Надо сказать, что я немного сердился на Королеву Забо за то, что она подогревала в нем уверенность в собственной гениальности, притом полностью переписывая его тексты, но я успокаивал себя тем, что такова, в конце концов, жизнь…
Это было долго, однако это могло бы превратиться и в «бесконечно долго»…
Но верить в худшее – значит допустить, что мое племя представит, хоть на секунду, что я, невинный, сижу за решеткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136