Последняя фраза Лжедмитриевны ничего не сказала ребятам. Зато Алексей Палыч ощутил легкий холодок в предвидении новых инопланетных штучек и дрючек.
И уж совсем он растерялся, когда увидел, что Лжедмитриевна ему как бы якобы подмигнула; не то чтобы совсем подмигнула, но на мгновение левое веко ее слегка приспустилось и левый глаз стал чуть меньше правого.
Но переводить разговор в инопланетное русло Алексей Палыч не собирался; нужно было бить по ясно видимой и понятной ребятам цели.
- Я не руководитель похода, - схитрил он. - Конечно, могу чего-то не знать. Но я человек взрослый, много имел дела с ребятами, своими учениками, и знаю, что объяснить им можно практически все. Это зависит лишь от желания. Так объясните ребятам причину.
- Зато я руководитель, - сказала Лжедмитриевна и оглядела притихших ребят. - Я хочу всем объяснить, что в некоторых обстоятельствах я имею право решать единолично. Вот как командир у вас на войне...
Ухо Алексея Палыча цепко уловило словечко "у вас". Остальные оговорки не заметили. Видно, что-то изменилось в железной "мадам", если она стала оговариваться при "посторонних".
- И как руководитель, - продолжала Лжедмитриевна, - я решила, что назад мы возвращаться не станем. Почему - объяснять долго и не время. Скажу коротко: это опасно. Прошу группу на меня не обижаться. Это не просто мое желание, а самая настоящая необходимость. Это не значит, что остальные не имеют права высказывать свои мнения и советовать. В остальном все остается по-старому. С утра пойдем, как вы решили вначале. Во сколько будем вставать?
- Елена Дмитриевна, - сказал Гена, - мне непонятно, почему назад опасно, а вперед нет?
- Никто не гарантирует тебе безопасности впереди. Я об этом не говорила. Может что-то случиться, может - нет. Но если мы пойдем назад, то неприятности нам обеспечены.
- Какие?
- Я считаю, что говорить сейчас об этом не нужно. Так во сколько завтра подъем?
Ребята были слегка ошарашены. Кроме каких-то опасностей на обратном пути, о которых почему-то нельзя было сказать, их удивил самый тон. Это был тон решительного командира, что вообще-то было законно, но непривычно. С такой Еленой ребята еще дела не имели. Они понимали, что она имеет право отдавать приказы, но не понимали, с чего это она вдруг перевернулась на сто восемьдесят.
Алексей Палыч увидел во всем этом гораздо больше. Прежде всего, он поверил Лжедмитриевне. Он вспомнил, что и на станции она говорила, будто он и Борис обратно вернуться не могут. Из этого можно было понять, что и тогда и сейчас действовала одна и та же причина. Силы, запущенные в ход, были явно "не наши", и Лжедмитриевна или не могла, или не хотела с ними бороться.
Если она не хотела, то это выглядело странно: предложение Чижика давало возможность продолжить поход через сутки - двое. Правда, она могла догадываться о планах Алексея Палыча...
Если она не могла бороться, то это выглядело не только странно, но и преступно, учитывая заверения о "невмешательстве". О каком "невмешательстве" можно говорить, если человек, идя по своей земле, не имеет права выбирать направление?
И еще заметил Алексей Пальм, что новый командирский голос Лжедмитриевны был уже не железобетонным. Несмотря на решительность и твердость, железо из него исчезло, хотя примесь бетона еще оставалась. Можно даже предположить, что в нем появились намеки на человечность нечто вроде земной суровости вместо инопланетного равнодушия.
Еще несколько минут назад Алексей Палыч надеялся, что ребята взбунтуются и потребуют возвращения. Теперь, поверив в опасность обратного пути, он решил бунта не поддерживать.
Но никаких восстаний не намечалось. Ребята были дисциплинированными. А кто и что при этом думал, осталось тайной до поры до времени. До поры до времени...
Выходить решили с рассветом, как можно раньше.
Ребята, несмотря на пустые желудки, уснули быстро и почти одновременно.
Веник, чувствуя какой-то беспорядок в прошедшем дне, мучился в раздумьях, пытался осмыслить отсутствие любимого рюкзака, бродил возле стоянки, обнюхивая сложенные в котелок чашки и ложки. Он был, можно сказать, окружен спящими хозяевами, но отчего-то сегодня чувствовал себя одиноким.
Кое-где из палаток торчали ноги, но поговорить с ними не удавалось. Из одного чехла выглядывала шевелюра Алексея Палыча пятидесятипроцентная по его стандартам. Борис высунулся побольше. Веник подошел к нему, приведя в готовность мышцы хвоста и собираясь запустить его на полные обороты, но глаза Бориса были закрыты.
Веник покрутился на месте, улегся, прикрыв нос лапой от комаров.
Прежде чем заснуть, он вздохнул одиннадцать раз.
Он не мог объяснить, как порой грустно и беспричинно тоскливо бывает собакам. И как в эти минуты собаке хочется, чтобы ее кто погладил...
Совсем как человеку.
И даже больше.
НОЧЬ. ЛУНА.
ОН И ОНА
Алексею Палычу снилось, что он плывет через неширокую, но бурную реку.
Течение - бурное, со злыми упругими гребешками - наваливалось на правый бок. Мимо проносились округлые вершины камней; берега уходили назад более плавно, но группа ребят, шедшая по берегу, к которому стремился Алексей Палыч, безнадежно удалялась. Почему-то вдруг на реке появились бревна; они плыли против течения, толкали в левое плечо.
Во сне Алексей Палыч понимал, что это сон: стоит только открыть глаза и он увидит себя в чехле, на подстилке лапника, рядом с Борисом. Он открыл глаза в первый раз и во сне понял, что не проснулся; группы уже не было видно, но река несла его все дальше и дальше; бревна продолжали толкать в плечо.
Алексей Палыч, сделав усилие, открыл глаза во второй раз, и река исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61