Тесноват он для них. В общем, не успел сбросить одни оковы, железные, а на тебе уже другие, незаметные глазу.
Так родилась моя тоска. Иногда я спрашиваю себя: есть ли какая-нибудь связь между нею и моей любовью к Рут? Все-таки, наверно, есть. Мысль о том, что жизнь не удалась, мучила меня постоянно. Разбитые надежды, поверженные в прах мечты и вечный страх перед завтрашним днем... А Рут Харрисон летела по жизни задорная, счастливая, уверенная в себе. И было в ней обаяние этой сознающей себя красоты. Словом, в ней было многое, что я к тому времени уже успел растерять. Стоит ли удивляться, что меня к ней потянуло? Единство противоположностей, так сказать. Казалось, она послана самими небесами, чтобы меня спасти, заново вернуть к жизни, дать мне счастье.
Но это было уже много позже. А в те дни я пребывал в глубокой и безысходной тоске. И когда я ехал в Хелуан устраиваться на работу, эта тоска тоже не покидала меня, притаившись где-то в боковом кармане пиджака, вместе с направлением из "Бюро по трудоустройству бывших заключенных". Ох, уж это бюро! Представьте себе унылую длинную комнату, заваленную канцелярскими папками. В глубине — стол. Возле лампы в отчаянии бьется муха, обалдевшая от недостатка кислорода. Вот уже пять месяцев, как я регулярно, каждую неделю, поднимаюсь на пятый этаж в это старое, полуразвалившееся здание на углу улицы Рейхани и площади Хальбави. Вдыхая зловоние соседних кварталов, захожу в подъезд и в потемках на ощупь осторожно поднимаюсь по прогнившим ступеням, стараясь держаться подальше от перил - не ровен час, рухнут. По-моему, для подобной конторы это место выбрали не случайно. Приход сюда добивает человека окончательно. Когда нас бывает несколько человек, мы сидим на лестничной клетке и болтаем о том о сем, а иногда даже пьем чай, который нам приносит вахтер — плешивый карлик в грязной белой тюбетейке. На лестнице сыро и холодно даже в разгар лета, и, сидя на деревянной скамейке, мы поеживаемся и постукиваем ногами.
Начальник бюро отличается полным отсутствием волос. Лысая, как колено, голова, безбровое лицо, глаза без ресниц и гладкие, без единой волосинки, руки. Даже голос и тот какой-то гладкий. Не человек, а пресмыкающееся, именно то, что и надо для подобной должности. Какие трагические судьбы развертываются перед ним! У другого бы волосы дыбом встали. А этому хоть бы хны, у него нет волос, и волноваться он тоже не умеет — должно быть, не дала ему природа той самой железы, что заставляет человека волноваться. Спешить ему некуда, времени у него много, вот он и не торопится, да и нам постоянно советует не волноваться, поберечь свои нервы. Беседы с нами, особенно почему-то со мной, доставляли ему неизъяснимое удовольствие. Иногда мне казалось, что он тянет с нашим устройством на работу просто потому, что боится снова остаться один. А тут все-таки люди, есть с кем поговорить. Бедняга, думал я, ничего у него в жизни нет. Я даже начал его про себя жалеть, умиляясь собственному благородству, пока в конце концов не понял, что наивысшим наслаждением для этого человека был тот самый процесс нашего психологического истязания, в коем он был великий мастер. Мутавалли Хейруд-дин — а именно так звали начальника бюро — недаром специально стажировался в США.
Особенно изощрялся он в беседах со мной. Даже вспомнить страшно. Походив к нему немного, я стал испытывать приступ тошноты при одном взгляде на него, при одном звуке его голоса. Неужели есть на свете женщина, которая не брезгует ложиться в постель с этой ящерицей?
- Когда вас освободили?
— Два месяца тому назад.
— Но ко мне ваши бумаги еще не поступили... Зайдите через пару недель, возможно, к тому времени они и будут здесь.
— Да, но я не могу ждать две недели! Мне нужно работать!
— Прекрасно вас понимаю. Но что я могу сделать? Ведь бумаг-то на вас еще нет.
— А кто должен был их прислать?
— Понятия не имею. Нам с вами остается только ждать.
Спускаюсь по прогнившей лестнице. На улице пыльная буря. Песчинки забиваются в рот, в горле сухая горечь. Что поделаешь, надо набраться терпения. С этими бюрократами вечно так: сто потов с тебя сойдет, прежде чем чего-нибудь от них добьешься... Ровно через две недели, день в день, появляюсь у него снова.
— Доброе утро. Молчит.
— Доброе утро!
— Вам что? ,
— Да вот пришел снова, как мы договорились.
— Кто это — мы? Я ни о чем с вами не договаривался.
— Да как же так? Вы же сами в прошлый раз сказали, чтобы я к вам зашел через пару недель.
— Я вам это сказал?! —В голосе неподдельное возмущение. - Ваша фамилия?
Она ему прекрасно известна. Но жалость к этому человеку уже овладела мной.
— Халиль Мансур.
— Подождите за дверью, пока я отыщу ваше дело. Выхожу и сажусь на скамейку на лестничной клетке. Время
от времени заглядываю в дверь, чтобы напомнить о себе. Примерно через полчаса он манит меня пальцем. Захожу.
— Так как вы сказали, ваша фамилия?
— Халиль Мансур.
Я готов его убить. Снова выхожу и жду. Мучительно долго тянутся минуты. На часах четверть третьего. Скоро конец рабочего дня, он уйдет. Встаю и открываю дверь в кабинет. Он преспокойно курит.
— Вы обо мне не забыли?
Долгий, выразительный взгляд: мол, твое дело сидеть молча и не рыпаться. Тяжелый вздох.
— Весьма сожалею, но ваших бумаг пока еще нет...
И вот так каждую неделю. В те дни, когда мне предстоял очередной визит к Мутавалли Хеируддину, я валялся в постели до последнего, с ужасом чувствуя, как во всем теле, от макушки до пяток, неумолимо нарастает тревожное напряжение. А может, плюнуть, не ходить? Да, но как же работа?
— А на какую, вообще-то, работу, вы рассчитываете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50