Ну, думаю, дело гиблое, надо уходить. Но удержался, решил подождать: а что, если я его просто не понял? Мало ли как он может повести себя после всего, что ему довелось вынести? С такими людьми нужно обращаться терпеливо, бережно. У него свой опыт, у меня — свой, мы не сразу поймем друг друга. Не буду на него давить. Но и показывать ему, что он нам позарез нужен, тоже не стоит. Еще подумает, что у нас насчет него какие-нибудь тайные замыслы, испугается. Да и не люблю я выступать в роли просителя.
Короче говоря, так мы с ним в тот раз ни до чего и не договорились. Он сослался на занятость, сказал, что пишет какую-то работу, и, когда освободится, обещал меня найти.
Спускаясь от него в цех, я испытывал сложное чувство. С одной стороны, он мне, безусловно, понравился. Что-то в его лице, во взгляде говорило мне: этот не станет врать. И вместе с тем мне было досадно. Почему, ну почему он отказался? Неужели струсил? Похоже, что так. Значит, все-таки чужой. И не понять ему вовеки, как нужен нам его опыт, его политическое чутье. Сдрейфил, испугался потерять теплое местечко. Когда я вернулся и рассказал обо всем ребятам, меня подняли на смех: "Что мы говорили? Все они, социалисты, такие. Им бы только болтать. А как до дела дойдет, у них одно на уме: чтоб каби-нетик свой, отдельный, да секретарша при нем, да надбавка к жалованью..." Что им возразишь? Теперь все зависело от самого Халиля...
Недели три с того дня прошло. Стою я как-то в цехе, копаюсь в забарахлившем станке. Вдруг кричат: "Сайд, тебя начальник отдела исследований спрашивает!" Гляжу— и вправду Халиль. Нерешительно так идет, сразу видно — никогда до этого в цеху не был. Увидел меня, улыбнулся, а улыбка-то неуверенная — опасается, значит, как-то его здесь встретят. Усадил я его, угостил кофе, а сам назад к станку побежал. Когда вернулся, он уже немного освоился. Хочу, говорит, возобновить наш разговор.
Вот так он вошел в группу комитетских советников. И тут же поползли по заводу слухи — мол, среди рабочих завелся "коммунист". Заодно, как водится, и меня "коммунистом" объявили, и пошло-поехало... Целую кампанию против нас начальство открыло. Были у них свои люди и в нашем комитете. Да и отдел безопасности свою агентуру на нас спустил. И снова начались у нас в комитете словесные перепалки. Спорили, спорили и наконец решили: собираться пореже, чтобы не привлекать внимания к работе группы советников. Понемногу все улеглось, а Халиль сказал мне по секрету, что его вызывал к себе начальник отдела кадров и пытался "по-братски" дать ему парочку советов, которые тот с негодованием отверг. Раз я, говорит, плачу профсоюзные взносы, то и вправе входить в любой профсоюзный орган. А решать, законна ли наша деятельность или нет, не ваше, говорит, дело. На это существует прокуратура и суд.
Понравилось мне тогда, как он держался, и с этого времени мы подружились с ним еще крепче. Частенько уходили с работы вместе, забирали по дороге Амину. Постепенно люди привыкли видеть нас вместе и перестали неодобрительно коситься в нашу сторону. Я часто бывал по вечерам у Халиля с Ами-ной, ужинал вместе с ними, иногда оставался ночевать. В ту пору я был еще не женат и снимал комнатушку на чердаке в доме у подрядчика, разбогатевшего на спекуляции ворованным цементом.
Когда Халиль впервые появился на собрании у нас в комитете, его встретили довольно настороженно. Затихли шутки, посторонние разговоры, замолк смех. Впрямую-то разглядывать его, конечно, стеснялись, но я видел, что исподтишка люди глаз с него не спускают, за каждым его словом, каждым жестом следят. Но под конец обстановка разрядилась, языки развязались, снова посыпались шутки. А Халиль держался с достоинством — не заискивал, не пытался стать с ними на одну доску, но и важности на себя не напускал. Сразу запомнил всех комитетчиков по именам, не лез ни с какими замечаниями, а больше слушал, чем говорил, изредка вставляя свое слово, и всегда по делу, к месту; если же что-нибудь предлагал, то делал это так тонко, что, казалось, будто мы сами до этого додумались. Под конец собрания я завел разговор о том, что глубоко волновало нас всех в те дни. Один из служащих административного отдела проговорился, что компания "Фивы" ведет секретные переговоры с французской фирмой "Ла Рошель". По контракту французы в обмен на технологию должны получить до 15 процентов выручки от продажи лекарств, производимых нашей фирмой, а также становятся монопольными поставщиками сырья и оборудования. Немудрено, что мы заволновались. Любому ведь понятно, что прибыли, которые получит французская фирма, не возьмутся с потолка, а раз так, то и на наших заработках это должно отразиться. Замена оборудования на более современное приведет к сокращению рабочих мест, а ведь это только начало. Идут разговоры, что "Ла Рошель" вообще хочет скупить половину акций, и тогда наша фирма в ее нынешнем виде вообще перестанет существовать и законы на ней будут как на иностранных предприятиях.
Пока мы все это обсуждали, Халиль сидел молча, будто воды в рот набрал. И тогда я решился. Интересно, говорю, было бы услышать, что думает по этому поводу господин Халиль. Он попробовал отвертеться. Мол, впервые об этом слышу и ничего не могу сказать на этот счет. Но я не отставал. Как же так, говорю, ведь ваш отдел как раз занимается контрактами о техни-
ческом перевооружении. Ведь вам же приходилось раньше иметь с ними дело?
Он растерянно на меня посмотрел. Во взгляде упрек, немой вопрос: что ж ты, брат, с самого начала втравливаешь меня в такое щекотливое дело? Нервно сжал руки, снова разжал.
— Все это так, но я действительно не имел еще возможности ознакомиться с проектом именно этого контракта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50