Да, именно там. Познакомились и как-то очень быстро стали друзьями. Он увлекался тогда театром, музыкой, неплохо играл на уде, подбирая мелодии на слух.
Способный был, черт, экзамены сдавал поплевывая, памятью обладал феноменальной. Да, в то время мы были с ним неразлучны, все делали вместе. И политикой увлеклись одновременно, и в социалистическую партию вместе вступили. А потом — потом разошлись наши дорожки. Меня посадили, и он куда-то исчез с моего горизонта, говорят, будто уехал в Америку. Там получил степень магистра, потом степень доктора философии, специализировался в юриспруденции, по уголовному праву. Когда вернулся, стал одним из лучших специалистов в этой области. Консультировал, завел широкие связи в институтах ООН и других международных организаций, потом в министерствах национальной и общественной безопасности, стал своим человеком в министерстве юстиции и общественной морали... Ну и зачем я ему понадобился? Похоже, что дело действительно нешуточное, раз напомнил о себе после стольких лет... Изменился, наверное. Теперь уж небось и не вспоминает, как я его выручал. Да ведь и я уже не прежний восторженный юнец, готовый рукоплескать всем новым идеям. Разве могли мы тогда знать, что уготовила нам жизнь? А хоть бы и знали, разве побереглись бы? Вряд ли... Как он там пишет? "Дело не терпит отлагательств, и всякое промедление чревато самыми серьезными последствиями..." Чревато — для кого? Непонятно. Может, вовсе и не для меня, может, я вообще тут сбоку припека. А может, и правда вопрос серьезный, и он в письме просто не захотел волновать меня раньше времени. Ведь мог же спокойно написать: любое промедление чревато для тебя... И почему велел звонить ему на работу, а не домой? К чему эти формальности? Боится, что ли, показать, что мы когда-то были близкими друзьями? Как-никак, визит к нему домой вроде бы ставит нас на равную ногу, а в офис — совсем другое дело. Я слышал, он курирует сейчас Управление общественной безопасности, советник в ранге министра. Зачем я мог ему понадобиться, ума не приложу. Заранее чувствую, ничего хорошего эта встреча мне не сулит. Но, с другой стороны, почему? Уж насчет Яхьи я, кажется, могу быть совершенно спокоен: не допускаю мысли, чтобы он забыл, как я его спас.
...Как-то за несколько месяцев до ареста я должен был зайти к своему товарищу по партии. Дом, где он жил, стоял в маленьком переулке-тупичке. Я был уже почти у цели, как вдруг из подъезда какие-то люди в штатском вывели моего товарища в наручниках. Тут только я заметил напротив дома серую полицейскую "коробочку" и рядом с ней офицера и двух солдат. Как быть? Повернуть обратно? Поздно, только привлеку их внимание. Я решительно шагнул в подъезд. Помню глаза моего арестованного друга. "Я тебя не знаю! — кричал его взгляд. — Берегись!" Я поднялся на второй этаж, позвонил в какую-то дверь. Бледные детские мордочки, перепуганные черные глаза. Я назвал первое пришедшее на ум имя. "Нет, такой здесь не живет!" Я извинился, спустился вниз, минуту постоял у двери, закуривая, и, как ни в чем не бывало, пошел прочь, стараясь не убыстрять шаг. Отойдя подальше, рванул что было сил в сторону станции метро, но вдруг вспомнил: Яхья! У него же ротатор в подвале. Сшибая прохожих, я летел по улице, провожаемый проклятиями со всех сторон. Слава богу, он был дома. Вдвоем мы уложили ротатор в большой картонный ящик, запихнули туда же накануне отпечатанные материалы и потащили ящик к стоянке такси, на ходу придумывая, куда бы его отвезти. Решили к нам, в загородный дом, лучшего места не придумать. Там и зарыть его можно, за сараем. Яхья все порывался поехать со мной, но я его отговорил.
В ту же ночь они пожаловали к нему с обыском, перерыли весь дом — и, разумеется, ничего не нашли. Ох и хохотали же мы, когда он об этом рассказывал! А потом отправились на радостях бродить по полям. Сели где-то у арыка под деревом, Яхья достал из кожаного чехла свой уд и запел. Здорово он все-таки пел! Люди, что работали в поле, не выдержали, побросали свои мотыги и потянулись к нам. Мужчины пристроились рядом, на корточках, а девушки, те стали группкой поодаль. Как сейчас вижу: простор, синее небо и завороженные песней людские лица... Когда мы прощались, он сжал мне руку и сказал: "Никогда — понимаешь? — никогда не забуду, что ты для меня сделал".
Я ощупал карман, где лежало его письмо, и взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Я снял телефонную трубку и набрал 29-37-31. Гудки —один, другой, третий. Такое ощущение, что это где-то неподалеку. Ага, вот наконец кто-то подошел. Строгий мужской голос, абсолютно незнакомый.
— А, это вы, господин Халиль? Здравствуйте, здравствуйте. Ну разумеется, рад буду вас видеть. Завтра в четыре вас устроит? Да, да, у меня в офисе... Как раз конец рабочего дня, нам никто не помешает. Вы войдете в подъезд с улицы Хамеда Рйфаи, я дам указание, чтобы вас ко мне проводили.
Назавтра в назначенное время я был у него. Кабинет — са-.ма современность: мягкий рассеянный свет, раздвижные двери, цветные телефонные аппараты с записывающим устройством, экран дисплея, маленький магнитофон. Когда я вошел, хозяин кабинета сидел в синем кожаном кресле и читал какую-то книгу. Встал мне навстречу, протянул руку. Да, постарел Яхья, полысел. Вернее сказать, совсем стал лысый, только и осталось волос что на висках возле ушей да на затылке. Движения неторопливые, хорошо отработанные, пристальный цепкий взгляд из-под очков в тонкой стальной оправе. Ищу и не нахожу прежнего Яхьи в этом обрюзгшем человеке с уже заметным брюшком. Вот только в голосе сохранилось что-то родное, особенно
Он позвонил, и в дверях неслышно появился молодой человек в белой рубашке с отложным воротничком и галстуке шнурочком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50