Перед рассветом над речкой поднимался чуть заметный туман, а от утренней прохлады вода в ней казалась совсем теплой. Рыбаки любили это время — только всплески рыбы на ямах нарушали тишину, вода еще не порозовела, и прибрежный лес отражается в ней неясно, как в тусклом зеркале. Но лучше всего бывало, когда поднималось солнце; рыбаки, блаженно потягиваясь, подставляли лица ласковым солнечным лучам. Тогда особенно крепко пахла примятая трава, в камышах пробуждались птицы, и если бы не две линии, которые расходились от поплавка, можно было подумать, что речка остановилась.
Забрасывая удочку, Лукич по старой, оставшейся от детства привычке плевал на наживку, но это не приносило ему счастья.
— Не туда плюешь,—усмехался Петрович и советовал поглубже закинуть удочку.
Но Лукич думал иначе. Если рыба есть, то Соха возьмет и на этой глубине, и упрямо ждал клева.
Когда Петрович подсекал и вытаскивал первого саза
на, Лукич с напускным равнодушием осматривал рыбу и презрительно говорил:
— Разве это сазан? Как-то я в Днепре сазана поймал! Вот это был сазан! Знаешь, сколько тянул!
Петрович с первого дня знакомства знал все подробности об этом сазане, но из вежливости спрашивал:
— Сколько же он весил, этот сазан?
— Сколько? — Лукич выдерживал паузу.—Пуд!
Показав рукой длину этого исторического сазана и
доказав истинность его веса ссылкой на размеры чешуи, которая при каждом повторении все увеличивалась и достигла уже размера пятака, он вытаскивал удочки и перестраивал их по совету друга.
— Давай-ка я тебе закину, — улыбаясь в усы, говорил Петрович и по-своему насаживал на крючок распаренное зерно, регулировал поплавок, после чего рыба сразу начинала клевать.
Вытянув сазана, Лукич уже не вспоминал о днепровском великане и не произносил обидных речей по адресу Донца как рыбного бассейна, а, прикинув на руке добычу и ошибившись в весе приблизительно на сто процентов, хвалил золотые руки Петровича.
И когда после войны друзья встретились на своем разрушенном, искалеченном заводе, Лукич вспомнил о Донце.
— Не о том теперь надо думать,— проговорил Петрович.
— Не то время...— согласился Лукич.
— Поехать нетрудно., Только что же за радость. Мысли не там...
— Не то настроение...—вздохнул Лукич.— А помнишь, как я поймал пудового сазана?
— Еще не такого поймаем, Лукич! Все зависит от нас,— серьезно проговорил Петрович.
Они, может быть, слишком торжественно пожали друг другу руки и разошлись каждый по своим делам.
В конце месяца, когда надо было особенно нажимать на выполнение плана, Лукич подходил к своему товарищу.
— Рыбки хочется? — говорил он, кивая в сторону литейного цеха.
Серьезное лицо Петровича не разглаживала теперь улыбка.
— Я свои двести процентов с хвостиком сегодня дал,— отвечал он серьезно.— Задержка за тобой.
— Золотые у тебя руки, Петрович... А у меня что-то не того... Ну, я после смены останусь, чтобы до ста двадцати дотянуть. А ты как? Может, вместе домой пойдем?
Петрович с минуту молчал.
— А что ж! Давай. Электросварщики во второй смене совсем слабенькие.
И, вместо того чтобы идти домой, Петрович надевал защитную маску.
Однажды, окончив работу, он присел на ящик из- под деталей и, задумавшись, наблюдал, как вторая смена сварщиков приваривала уголки к каркасам. Они работали так же, как Петрович, правда немного медленнее, — им не хватало его мастерства, его золотых РУК.
Вдруг выражение задумчивости исчезло с лица старика. Он впервые сообразил, что видит собственную работу со стороны. И тут же заметил, что лишние движения, которые делали сварщики, делает и он сам.
С минуту Петрович сидел пораженный. Потом каким-то новым взглядом обвел весь цех. Его острые, колючие глаза задерживались на станках, которые время от времени останавливались, на движениях рабочих, на фигуре Лукича. Лукич выключил станок и, укоризненно качая головой, стал рассматривать резец. Потом порылся в ящике с инструментами и, не найдя, очевидно, нужного, вынул кисет, оторвал бумажку, старательно согнул ее, чтобы получился желобок, насыпал щепотку махорки, добавил еще и наконец свернул самокрутку. Еще раз поглядел на резец и, снова укоризненно покачав головой, вытащил зажигалку. Щелкнув несколько раз и уверившись, что «аппарат отказывает», Лукич с самокруткой в одной руке и с резцом в другой подошел к соседу прикурить. Минуты три он стоял, показывая резец рабочему. Слов Петрович не слышал, но по движениям и по выражению лица друга понимал, что тот кого-то обвиняет.
Вдруг Петровичу вспомнилось, как его приятель собирался рыбачить. Но теперь это воспоминание вызвало не улыбку, а только неприязнь.
Лукич пошел в кладовую, а Петрович, оглядев его одинокий неподвижный станок, задумался. Мысль о
том, как можно избежать лишних движений при электросварке, опять овладела им. Не спуская глаз со станка друга, он планировал свой завтрашний день. Еще не все было ясно, но старый мастер чувствовал, что уловил главное. Надо только додумать детали.
Лукич вернулся с новым резцом минут через двадцать, вставил его, закурил самокрутку и, заметив Петровича, подошел к нему.
— А ты что, не останешься сегодня? — спросил Лукич.
Сварщик молча смотрел на токаря, как оценщик, который вдруг увидел дефект на давно знакомой вещи.
— Нет,— думая о чем-то, сказал он.— Не останусь.
Лукич удивленно посмотрел на товарища:
— Почему? Ведь цех сегодня не выполнил задания.
Сварщик сдержал нараставшее раздражение и, стараясь быть спокойным, ответил:
— Цех? Ну и пусть выполняет, если не выполнил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41