Павло лег в телеге навзничь, подложил руки под голову и устремил взгляд в чистое, без единого облачка, небо. Тишь и благодать были разлиты вокруг, и от этого еще больше сжалось сердце. «Что будет?»
Он вспомнил о своей сегодняшней лекции, привычно заволновался: нехорошо—-люди соберутся, а лектор не придет. Потом горько улыбнулся и тяжко-тяжко вздохнул. Несколько минут он лежал, грустно глядя на небо. Вдруг справа донесся конский топот. Павло приподнялся и увидел вооруженного всадника, переезжавшего плотину в том месте, где пруд переходил в овраг. Всадник въехал во двор, и через несколько минут со двора на плотину выехал другой. Очевидно, это были патрульные.
Солнце вышло из-за деревьев, и Павло попробовал сориентироваться на местности. Он припомнил все повороты, сопоставил путь, которым въезжали на хутор, с дорогой на плотину и определил, что хутор лежит на пути из Мамаевки в соседнюю Журавку. Стало быть, это хутор Ёсипа в буераке.
«Значит, я у Ёсипа», — решил Павло и без труда сообразил, что дорога через плотину ведет тоже на Мама- сыну, только не прямо, а лугами.
Двор стеной окружали хозяйственные постройки. Павлу, стоявшему со своей телегой у амбара, видна была лишь небольшая часть двора, угол хаты и клеть напротив амбара. По двору ходили, разговаривали. Время от времени в клеть заходили домашние — девка, бабка, а то и сам Ёсип: хозяин прихрамывал, поэтому Павло и узнал его. Все они с любопытством и страхом посматривали на Павла, и от этого ему становилось еще тревожней.
Должно быть, через час к подводе подошел один из четверых, тот, что ехал верхом. Пристально глядя на Павла, он что-то дожевывал и вытирал губы. Красивое лицо, хорошо сшитый френч защитного цвета, широкие галифе, властный взгляд — все выделяло его среди остальных. Очевидно, это был атаман.
— Как чувствует себя господин комиссар?
— Какой? — не понял Павло.
— Не прикидывайся дураком,— ласково проговорил атаман, и Павло отметил, что ласковость у него только в голосе, а не в глазах.
— Я не комиссар,— тихо ответил парнишка.
— Вы или ваш отец комиссар — это все равно.— Атаман поискал языком остатки пищи между зубами, почмокал и продолжал: — Все вы одинаковы. Не комиссар? А кто читая большевистские лекции? Вы? Или, может, не вы? — И он засмеялся, не изменяя холодного выражения глаз.
— Я читал научные лекции,— повысил голос Павло, чувствуя, что к лицу прилила кровь.
— Такие лекции не нужны нации!
— По-вашему, лучше, когда нация остается темной? — не сдержал иронии Павло.
— По-моему, для нации лучше, когда ее интеллигенция служит ей, а не продает ее коммунистам,— атаман раздраженно блеснул глазами, и ласковость его исчезла.
— Когда же это ее продавали? — удивился Павло.
— Каждый день!
— А-а...— с деланным спокойствием протянул Павло. Заядлый спорщик, он забыл, с кем говорит.— Я помню, Украину продавала немцам Центральная рада. В Бресте, в восемнадцатом году. Потом Петлюра продавал Украину польской шляхте... А как можно продавать Украину коммунистам? Коммунисты ведь украинцы!
Атаман вдруг рассвирепел:
— Что вы сказали о Петлюре?! Что вы сказали о Петлюре... вашу мать?! — Привыкнув, очевидно, к интеллигентному поведению, он матерился на «вы».
— Я сказал то, что было, об этом все знают,— побледнев от- волнения, но твердо ответил паренек.
Атаман с минуту смотрел на Павла злым, презрительным взглядом, потом сказал раздельно:
— А вы знаете, что я вас за эти слова расстреляю? — Он подкрепил угрозу бранью, однако, как и прежде, в вежливой форме.— Знаете?
— Нет, не знаю,— еще задорно, хотя и поняв уже, что и спор, и тон его в лагере бандитов были по меньшей мере неуместны, ответил Павло.
— Теперь будете знать! — И атаман, сухо засмеявшись, рывком повернулся и ушел во двор.
Сразу же после этого к подводе подошел молодой парень с винтовкой, влез на телегу и, усевшись в задке, сказал:
— Ты сиди на передке, а я тут. Охранять буду.
Павло сел на передок.
Осознавая нависшую над ним опасность, он почему- то не испытывал ни страха, ни тоски. Угроза расстрела
не укладывалась в его мозгу, и он стал, пожалуй, спокойнее, чем до беседы с атаманом.
— Вы не из нашего села? — спросил он конвоира, полагая, что молчать в компании неудобно.
— А ты знаешь, что говорить с тобой запрещено?
Павло замолчал и сразу сник. Простая, казалось бы
совсем незначащая, фраза повлияла на него сильнее прямой угрозы расстрелять.
— Так-то, брат, запрещено,— погодя продолжал конвоир.— Я, брат, из Ливенской. Может слыхал?
— Слыхал,— ответил Павло.— От нас верст сорок.
— Да, сорок,— согласился парень.— Так-то, брат.., Подымается народ против коммунистов. ..
— Сколько же вас поднялось? — Павло хмуро улыбнулся.
— Покамест одиннадцать человек, а там будет больше! Атаман у нас от самого Петлюры! — Конвоир загляделся на живот Павла, и вдруг глаза у него заблестели: — Ох и пояс у тебя! Знаешь что? Подари его мне! На что он тебе? Все равно сегодня расстреляют..« Дай мне.
Павла словно ошпарили кипятком, а потом все ему стало безразлично. Он пересилил дурноту, снял пояс и отдал бандиту.
—- Вот спасибо! А я, если атаман спросит, попрошу, чтоб тебя не рубали.— Он примерил пояс и с довольной улыбкой уставился на сверкающую бляху, потом заметил увядшее лицо Павла, попробовал успокоить его: —< Ничего, брат, не поделаешь... Разве одного тебя расстреливают? .. Нет, не одного.., Сегодня ночью, может, одного, а может, и двух, а то и трех загубим... Не шел бы в коммунисты, не трогали бы тебя..« А может, тебе так на роду написано... Тут, брат, ничего не поделаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41