Правду сказать, я не люблю купаться в Охотском море, да еще в мае, когда в воде полно льдин. Но считаться со своими вкусами, когда гибнет человек, не приходится...
Не отрывая взгляда от Куба и сочувственно кивая головой, ученый проговорил:
— Да.
— Вот вам и «да». Я привязываю веревку к торосам, беру второй ее конец в зубы и, мысленно проклиная дурака — мысленно, потому что рот занят,— лезу в воду и плыву к почтальону. Тело мое сразу онемело, и я понял, что в этой ванне можно остаться навеки. Но мне посчастливилось зацепить веревкой и утопленника, и бочку и притянуть их к льдине. Почтальон быстро пришел в себя, но мне пришлось нести его до самой конторы, потому что у него окоченели ноги. Потом, часа через два, мы вытащили бочку и на следующий день отвезли в район. И что же, вы думаете, было в ней? Это была бочка с контрабандистской шхуны, которую потопила наша морская охрана. В бочке было триста консервных банок, а в каждой банке по три шкурки камчатского соболя...
Куб во весь рот зевнул и перебрался со стула на постель.
— Ну как? — спросил ученый.— Пойдем готовить
лодку?
— Стоит ли? — возразил Куб и, еще раз зевнув, добавил: — Может, то и не бочка? Весной в море всякий мусор плавает...
Он лег и, нащупав рукой позади себя куртку, чтобы укрыться, широко улыбнулся. Ученый увидел эту улыбку, ясную и искреннюю, как у ребенка, и удивился сам
себе — как он столько времени не мог понять этого человека? Как он мог за шелухой внешней грубости не увидеть в Кубе настоящего человека, способного и на самоотверженный подвиг и на нежное, товарищеское внимание?
Профессор ответил Кубу теплым взглядом и, решительно открыв чемодан, достал оттуда свой перевод.
1945
ДВЕНАДЦАТАЯ СОБАКА
Когда Петр Иванович зашел в икрянку, Куб приступил к самой ответственной части своей работы — выемке икры из рассола. В засолке икры, казалось бы, нет ничего сложного, но засолить икру так, чтобы ее можно было есть, дано не каждому. Икру держат в рассоле не меньше трех и не более восемнадцати минут, в зависимости от сырья. Везли рыбу в лодках или, нанизав ее на веревку, тянули берегом по камням, лежала рыба один час или десять после того, как была поймана,— опытный икрянщик уже по этому угадывает, сколько ей нужно пробыть в рассоле. Если икру не додержать в рассоле хотя бы одну минуту, она вспенится и ее выбросят на месте, а если передержать, она будет соленая, как огонь, и ее выбросят потребители.
Куб пробовал икру, мял в руке, испытывал ее твердость на зуб, на язык и губами, а два помощника благоговейно следили за каждым его движением.
Петр Иванович хотел было рассказать, что прибыла почта, но, увидев сосредоточенное лицо Куба с икринкой на губе, остановился на полуслове и стоял, как и помощники Куба, проникнутый важностью момента.
Наконец соответствующее количество секунд прошло. Икрянщик властно мигнул помощникам и приветливо улыбнулся ученому. Парни бросились выбирать икру плетеными корзинками. Корзинки они ставили на доску, чтобы стекал рассол.
— Я так ждал почты! — сказал Петр Иванович.— И что бы, вы думали, она привезла?
Куб посмотрел на помощников и, убедившись, что они работают с достаточной быстротой, повернулся к Петру Ивановичу.
— Специально послали катер, чтобы доставить обязательное постановление райисполкома — о чем бы, вы думали? — о том, чтобы привязывали собак! Ну не глупости?
— Глупости? — переспросил Куб ученого и посмотрел на него так, как смотрит знаток на неопытного человека, собравшегося выбросить, как бесполезный, необработанный и ничем не выделяющийся камешек алмаза.— Честное слово, я никогда не был высокого мнения о вашей сообразительности, но такого и я не ожидал.
Поскольку Куб был первым, кто давал такую оценку умственным способностям доктора филологических наук Петра Ивановича, последний не оскорбился и даже не моргнул.
— Я не знаю, что вы увидели важного в этом постановлении,— сказал он, однако уже не так уверенно.
— Читайте постановление! — приказал Куб тоном учителя ученику, который не может решить самую простую задачу.
Петр Иванович вытащил бумагу и прочитал:
— «I. Учитывая очередное прибытие из тундры к морю оленьих табунов и чтобы предупредить ущерб, который могут нанести оленям ездовые собаки, вменяется в обязанность собственникам собак внимательно следить за тем, чтобы все собаки были крепко привязаны.
II. Всех непривязанных собак разрешается убивать на месте.
25 июня 1932 года.
Председатель РИК Уяган.
Секретарь Иванов».
— Теперь понятно? — спросил Куб.
— Мне понятно, что собак нужно привязывать,— ответил ученый.
— А мне понятно, что собака может отвязаться,— придавая возможно большую едкость тону, сказал икрянщик.— На побережье вряд ли найдется человек, который променял бы хорошую собаку на лошадь. Вот я и думаю: для того, кто живет на Охотском побережье и имеет ездовых собак, Это постановление важнее, чем известие о наводнении в штате Массачусетс.
Парни закончили выбирать икру. Желто-красная и влажная, она светилась и блестела, как золотые бусы. Теперь она должна была лежать в корзинках шесть часов, пока стечет весь рассол. Только после этого ее можно укладывать в бочки.
— Разумеется,— продолжал Куб,— и для оленеводов это постановление очень важно. Оленеводство на Охотском побережье не знает собаку как сторожа или пастуха табунов. Собака оленю — только враг. Если собака ловка и не ленива, она может для забавы в один день задушить двести оленят и десятка три старых оленей, а сотни других разгонять так, что пастухам придется искать их до зимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41