При случае он, не смущаясь, рассказывал товарищам по заводу о таких эпизодах из своей довольно продолжительной семейной жизни, которые вызывали общий смех и рисовали Ивана Ивановича не с наилучшей стороны. Но о том, что он и его жена любят друг друга, о настоящей дружбе между ними Иван Иванович рассказывать стеснялся. Вообще он избегал говорить о своих высоких чувствах и порывах, а если говорил, то с иронией, объясняя их какими-нибудь обывательскими соображениями.
Так, например, он не пошел писарем в штаб полка, куда его звали, потому что хотел выполнить свой патриотический долг с винтовкой в руках. Но бойцам он объяснил, что для здоровья полезнее быть на свежем воздухе и что, мол, у писаря много хлопот. И хотя у людей практичных эти мотивы Ивана Ивановича вызывали сомнение, он искренне думал, что своими объяснениями совершенно убедил всех.
Короче говоря, он охранял от других свой внутренний мир чистых чувств и полагал, что наилучший способ для этого — выставлять себя хуже, чем он был на самом деле. Все, что могло показать его с лучшей стороны, он старался свести к шутке, и его считали немного легкомысленным. Вероятно, поэтому бойцы никогда не консультировались с Иваном Ивановичем по таким важным вопросам, как, например: определение качества сапог, хорошо ли вычищен автомат, какие рукавицы теплее — из заячьего или кроличьего меха, и тому подобное. Зато к нему охотно обращались с вопросами, имевшими чисто академический интерес, как, например: возможны ли межпланетные сообщения, из чего делают маргарин и так далее.
В глубине души Иван Иванович завидовал Павлюку, угрюмому бойцу с твердым взглядом спокойных глаз.
У Карповича — так звали Павлюка в части,— что бы он ни говорил, все звучало очень убедительно. Может быть, причиной были особые способности Карповича решать практические проблемы, чем, несмотря на все старания, не отличался Иван Иванович. Если Карпович говорил, что ботинки с вывернутой кожей лучше обычных, все невольно преисполнялись уважением к сапожнику, сделавшему такие ботинки. А так как преобладающее большинство людей, чтобы укрепиться в своих взглядах и оценках, нуждается в моральной поддержке других, к Павлюку всегда обращались за такой поддержкой.
Каждый боец, получив что-либо из обмундирования или оружия, обязательно показывал новую вещь Карповичу.
— Будешь носить,—уверенно говорил Павлюк, и солдат уходил, убежденный, что получил самую лучшую гимнастерку.
— Будешь стрелять,— и этих слов оказывалось достаточно, чтобы у бойца исчезли всякие сомнения относительно винтовки.
К Ивану Ивановичу Павлюк относился с недоверием и проявлял это тем, что никогда не смеялся, слушая его веселые рассказы и шутки. Свою обиду Иван Иванович выказывал тем, что принципиально не обращался к Карповичу за советами. Оба они сторонились друг друга, и только потому, что были в разных подразделениях, это не бросалось в глаза.
Но командир взвода считал их обоих лучшими бойцами, вот почему сегодня они оказались вместе в садике, за линией вражеской обороны.
Вчера вечером взвод пехотной полковой разведки получил боевое задание. Уже то, как было дано задание, свидетельствовало о его важности. Командир полка сам разъяснил обстановку. Завтра в двадцать два ноль- ноль начнется наступление. Нужно пробраться в расположение врага и без всякого шума уничтожить там пулеметные гнезда, чтобы открыть проход для внезапного нападения.
— Враг так плотно простреливает подходы к линии своей обороны, что разведчиков с этой стороны никак не ожидает,— сказал майор.— Но вы пройдете. Я посылаю двадцать четыре лучших бойца из взвода, и если пройдут хотя бы двое, этого будет достаточно. Я надеюсь, что вы это сделаете!
Они ползли целую ночь, и только трое — Павлюк, Иван Иванович и красноармеец с забавной фамилией Недайборщ — к рассвету добрались до первого двора в расположении врага. Они залегли в яблоневом саду — идти дальше, в глубь вражеской обороны, было опасно.
Теперь они лежали под молодыми яблонями, незаметные в белых халатах среди белого снега, и, отдыхая после тяжелого перехода, Иван Иванович размышлял: почему зимой, когда находишься в комнате, рассвет бывает фиолетовый, а когда встречаешь его под открытым небом, он просто серый?'
Из сада было видно пулеметное гнездо, мимо которого они прошли час назад, а перед самыми глазами — боковая и задняя стены хаты. Со стрех свисали ледяные сосульки, желто-коричневые, как жженый сахар, и почему-то вызывали воспоминания о детстве.
По улице прошел немецкий солдат, и это встревожило Ивана Ивановича. Но шаги скоро затихли, и Иван Иванович стал думать о том, что, когда полз сюда, вспотел, а теперь начинает мерзнуть, и что лежать ему до самого вечера.
Осторожно поворачивая голову, Иван Иванович внимательно осмотрел пулеметное гнездо, которое находилось позади, шагах в трехстах от них, и увидел другое гнездо, немного в стороне от первого.
Грохнула дверь, и у боковой стены показался заспанный солдат. Ежась от холода и не раскрывая глаз, он сделал то, что ему было нужно, и быстро исчез в хате. Через некоторое время еще трое повторили то же самое. По улице все чаще и чаще проходили вражеские солдаты. Вдруг двое вышли из хаты и направились в сад, где лежали разведчики. Иван Иванович стиснул в руках автомат. Громко разговаривая, гитлеровцы прошли так близко, что пришлось затаить дыхание.
Проводив этих солдат взглядом, Иван Иванович понял, что лежит около дорожки, ведущей от пулеметного гнезда к квартире пулеметной прислуги. Проползая здесь ночью, ни он, ни Павлюк, лежавший в пяти шагах от него, этой дорожки не заметили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41