А я решила, что буду носить их, когда юбки мне мешают. И потом подумай, сколько ткани мы сэкономим, если я буду носить бриджи вместо платья.
– Элизабет, девочка моя…, – любовь и укор звучали в материнском голосе.
Мэри нежно поправила выбившиеся из косы дочери локоны. Ее движения были грациозными и плавными.
– Не понимаю, почему ты не хочешь даже попытаться быть привлекательной. Ты такая статная. А если ты еще и оденешься, как следует, от тебя просто глаз невозможно будет отвести.
Статная. Глаз не отвести. Элизабет с покорной улыбкой смотрела на свою изящную, утонченную, женственную мать. В ее волосах, аккуратно уложенных в тугой узел, было всего несколько седых прядок. Ни один волосок не выбивался из ее прически.
Бэнни была нисколько не похожа на мать и прекрасно это знала. Темные глаза – вот единственное, что она унаследовала от Мэри. Все остальное ей досталось от Кэда.
– Я очень бы хотела, – продолжала Мэри, – чтобы ты подумала о поездке в Мэриленд. Ты же знаешь, что твоя тетя Сара будет просто счастлива, если ты погостишь у нее немного.
Снова Мэриленд. Бэнни не знала, почему Мэриленд приобрел репутацию места, в котором даже самая отчаявшаяся из девушек может найти мужа, как только пересечет границу городка, но мать, очевидно, верила в это.
– Я не поеду в Мэриленд. Я не испытываю непреодолимого желания выйти замуж.
– А кто говорит об этом? – невинно спросила Мэри. Я просто думаю, что тебе следует навестить свою тетю.
Бэнни покачала головой. Она знала, что возражать бесполезно. Ее мать, какой бы хрупкой на вид не казалась, могла быть такой же непоколебимой, как любой из Джоунзов. Бэнни не принадлежала к тому типу женщин, которых мужчины охотно берут в жены. Она была слишком высокой, слишком сильной, слишком похожей на своих братьев. Но Мэри не собиралась сдаваться.
– Ну что ж. Если ты не намерена поехать в Мэриленд, то почему бы тебе не сшить хотя бы новое платье к смотру? У меня есть отличная ткань, цвета зеленой листвы. Она тебе будет к лицу. Если у тебя будет красивое платье, я уверена, ты не захочешь ходить в обносках братьев.
– Я надела все это только потому, что собиралась пойти прогуляться, а юбки вечно цепляются за траву и кусты. Я уже устала штопать их, ты же знаешь, я не умею обращаться с иголкой так хорошо, как ты. Я постараюсь, чтобы меня никто не увидел.
– Ты снова идешь в лес, ведь так?
Бэнни тяжело вздохнула.
– Да.
– Я волнуюсь за тебя. Неужели ты думаешь, что женщина может в полной безопасности разгуливать по лесу одна?
– Со мной все будет в порядке. Кто захочет со мной связаться?
В ее немалом росте и недюжинной силе были свои преимущества, и Бэнни намеревалась воспользоваться ими, если возникнет такая необходимость.
– Ты, наверное, идешь в лес, чтобы поиграть на этой штуке, ведь так?
– Да.
– Право же, Элизабет, я буду бесконечно рада, если это будет какой-нибудь более подходящий для молодой леди инструмент. Спинет, например, или, может быть, клавесин. Если музыка – твое призвание, ты, конечно, должна развивать свой талант, дорогая!
– Мама, я не молода, и не очень похожа на леди. И скрипка меня вполне устраивает. Поэтому, если ты позволишь, я бы все-таки хотела пойти поиграть.
Бэнни вышла из таверны и направилась прямо к видневшемуся неподалеку густому лесу.
Поставив на пол свою корзину, Мэри прислонилась к косяку. На ее лице появилось выражение озабоченности. Она любила Элизабет и дорожила ею, как только мать восьмерых сыновей, может дорожить единственной своей дочерью. Но она не понимала Бэнни.
Мэри подняла руки к прическе и пригладила волосы, хотя в этом не было никакой необходимости. Снова она вспомнила времена своей молодости. Ей было тогда семнадцать, и она знала, что в городе считали неприличным, что одна из дочерей преподобного настоятеля церкви Нью-Уэксфорда выходит замуж за молодого громилу Кэда Джоунза. Тридцать три года спустя, она все также была уверена, что сделала правильный выбор.
Она всегда знала, что Кэд любит ее сильно и страстно. А для молодой женщины, чей отец часто ставил веру и свои обязанности выше семьи, это была довольно соблазнительная приманка, и Мэри ни разу не пожалела, что попалась в нее. Она любила Кэда со спокойной преданностью. Мэри понимала его, потому что он был простым, открытым, честным и гордым человеком. И всех своих сыновей она тоже любила и понимала. Семерых – потому что они были похожи на отца, а Брэндана – потому что он был так похож на нее. Брэндану, как и ей, необходимо было все обдумать, взвесить; он полагался на разум, а не на чувства – непредсказуемую и ненадежную вещь.
Бэнни, несмотря на явное сходство с Кэдом, была абсолютно на него непохожа. Она не была простой и открытой, как отец. Чувствовалось, что Элизабет многое скрывает. Она никогда не проявляла ни гнева, ни боли, ни страдания – по крайней мере, явно. Казалось, она всем довольна, но это было не так. В этих темных глазах пряталась непокорность. И безжалостно подавливаемые мечты. Но о чем? Бэнни и не помышляла о замужестве, не любила наряжаться, играла на этом странном, таком неженском инструменте и могла подолгу стоять где-нибудь в уголке, наблюдая и размышляя о чем-то своем, глубоко тайном. Что же скрывалось за внешним спокойствием ее дорогой дочери?
Кажется, Мэри ничего не может сделать и на этот раз. Во всяком случае, ничто из того, что она уже пробовала, не срабатывало. Но, если Мэри и научилась чему-то за три десятилетия жизни с Джоунзами, так это тому, что твердость, решительность и настойчивость, в конце концов, всегда приводят к желаемой цели. А уж этих качеств, Мэри было не занимать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74