Пока хозяин здесь я, во всяком случае, замены на данный момент мне нет. Она уверена, что Исаак еще слишком молод, чтобы взять хозяйство в свои руки. Думаю, она права. Скоро ему будет шестнадцать, и тогда мы его здесь не удержим.
– Ох, – Бэнни встала со стула, веря в то, что ноги будут держать ее.
Это случилось. Она знала и раньше, что есть вероятность того, что это может случиться. Долгими ночами, лежа в постели, она, тем не менее, убеждала себя, что это не произойдет. Но до сих пор Элизабет не осознавала, насколько ужасна действительность.
Они стреляли в ее братьев, в ее отца. Она была Джоунз, принадлежала семье Джоунзов, которая славилась тем, что все ее члены были высокими, смелыми и сильными, тем, что их невозможно было ранить или побить. Но мускулы эти были слишком ненадежной защитой от ядер и пуль.
Она знала, что вскоре в них снова будут стрелять. Ноги ее дрожали, она пыталась изо всех сил не упасть на пол. Только один раз в жизни она проявила слабость на глазах у своего отца. Это случилось, когда Бэнни была еще ребенком. Мальчишка, с которым она ходила в школу, однажды втолкнул ее в мужской туалет, сказав, что здесь ее место. Довелось ли кому-нибудь испытать такой стыд и кошмар, как ей тогда? Когда Бэнни смогла выбраться оттуда, она побежала в «Дансинг Эль», где всё, что она услышала от отца, было обещание запереть ее в туалете своими руками, если она еще раз расплачется на глазах у людей. Быть Джоунзом значило быть сильным и мужественным. Это означало никогда не искать поддержки у другого.
Но сейчас ей хотелось стать слабой, хотя бы совсем немного. Это было так приятно. Ей хотелось расплакаться на чьем-нибудь плече, хотелось, чтобы кто-нибудь снял с нее часть забот. Хотя бы тревогу о судьбах близких. Вместо этого она будет бороться со страхом, тоской, обидой, как это делали всегда все Джоунзы. Один на один.
Элизабет через силу улыбнулась.
– Рада, что ты дома, папа. Я старалась делать все, как ты.
Он гордо улыбнулся.
– Я знаю, что так и будет, Бэнни. Теперь мы будем всем заниматься вместе, пока не вернутся ребята.
Она быстро вышла, потому что больше не было сил улыбаться.
* * *
Собиралась гроза.
Джон посмотрел на небо. Оно было такое же темное, как ночью, хотя до вечера было еще далеко. Сильный резкий ветер трепал его волосы, и они то и дело падали ему на лицо. В воздухе запахло дождем. Он шел быстрыми широкими шагами, надеясь успеть до того момента, когда с небес обрушится разъяренный водяной поток. Сколько он ни думал, вывод напрашивался один – задание он не выполнил. Он до сих пор не выяснил, кто передавал сведения через Нью-Уэксфорд. У него были кое-какие идеи. Но в его деле – идеи не в счет. Нужны доказательства, а их не было.
Все, что ему удалось, это позволить себе потерять голову из-за женщины, в чьих глазах за внешним спокойствием бурлило море жизни, и чья музыка эхом отзывалась в его душе. Первая заповедь шпионажа – быть беспристрастным и объективным, что он и делал успешно всю свою жизнь, не затрачивая на то особых усилий. Это было также естественно для него, как идти по лесу без единого звука.
Но несколько недель назад его беспристрастность исчезла так же легко, как ветер сдувает пушинки отцветшего одуванчика. И виновата в этом была эта женщина, чья преданность не шла ни в какие сравнения с его, и чье нечеловеческое самообладание он желал бы однажды поколебать. Зная все это, зная, что это было неправильно, бесполезно и абсолютно глупо, он все равно шел по этой дороге.
Конюшня была выстроена из камня такого же цвета, как и земля. Небо еще больше потемнело, и он с трудом разглядел двери сарая. Одно окно, высоко под самой крышей, было открыто, из него слышна была музыка. Она почти сливалась со стоном ветра. Мурашки пробежали у него по спине, и в груди что-то сладко заныло.
Он тихо открыл дверь, вошел и плотно прикрыл ее за собой. Отсутствие здесь леденящего душу ветра было так отрадно. В конюшне было тепло и пахло лошадьми.
В этом странном дуэте ветра и скрипки теперь сильнее звучало последнее. Она пела о страхе и одиночестве. Музыка наполнила его жизнью, целительным воздухом, эхом зазвучала в самых потаенных уголках души.
Джон ничего не видел в темноте. Он провел рукой по стене в поисках лестницы, ведущей на чердак. И быстро нашел ее. Одним из его достоинств была память, позволявшая ему воспроизводить мысленно объект обычно с точностью до мельчайших деталей. Он быстро взобрался по лестнице наверх. К музыке. К Бесс.
Лэйтон не знал, сколько простоял так, окутанный темнотой и мелодией. Но когда музыка стала настолько прекрасна, что душа разрывалась от боли, он невольно шагнул к Бесс. Настил скрипнул под ним, выдав его присутствие. Музыка прекратилась.
– Кто тут?
– Это я.
Тишина.
– Скажи мне что-нибудь, Бесс, и я пойму, где ты.
– Я здесь, Джон. – Ее шепот соблазнительно тих и нежен.
Он пробрался к ней через сено. Она сидела как раз под окном, которое представляло собой небольшое отверстие, не пропускавшее света и из которого был виден лишь кусочек темно-синего предгрозового неба.
Джон сел рядом с ней на одеяло, грубое и толстое. Сено шуршало при каждом его движении.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Бэнни.
– Тише – Он не хотел пока говорить ей об этом, он просто хотел побыть тут, почувствовать близость Бесс в темноте, ощутить теплоту ее тела рядом, вдохнуть этот волшебный запах лаванды, смешанный с запахом сена.
– Поиграй мне, Бесс.
Элизабет так долго молчала, что Джон уже испугался, что она откажет ему.
– Хорошо, – раздался наконец ее тихий голос.
Она поняла, что ей совсем неинтересно, зачем этот мужчина здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74