Как и раньше, им пришлось поторопиться с отъездом из Йорка. Правда, особых затруднений спешка не вызвала, они всегда были готовы к неожиданному отъезду. Даже чемоданы распаковывали не полностью. Этому научил их урок в Балтиморе, когда уезжать пришлось в спешке, бросив все вещи. Теперь они не обременяли себя ничем лишним, довольствуясь самым необходимым. «Да, тогда едва удалось унести ноги». При этом воспоминании у Аманды и сейчас все холодело внутри. «Господи, — думала она, — разве я знала, что жизнь так сложится. Скольких людей лишили мы сбережений. Теперь Безил собирался обобрать ребенка. Мне придется выдавать себя за какую-то Элспет Гросс только ради того, чтобы стать опекуном осиротевшей девочки и обманом завладеть ее цирком».
Почему же так сложилась жизнь?
6
Звуки бешеной мелодии каллиопы, казалось, сведут ее с ума. Ночной кошмар продолжался, все тот же. Всегда один и тот же жуткий сон… о пожаре в цирке…
Она видела себя на трапеции, здесь же был и отец. Он тоже стоял на трапеции: кожа на его лице была покрыта волдырями и частично обуглилась, кое-где проглядывали кости черепа. Опоры шатра рушились и падали в черную бездну, может быть, в саму преисподнюю. Время от времени внизу под ней проплывали чередой силуэты Хейзи, Голиафа и других артистов. Над ней нависало неправдоподобно красное, словно опаленное огнем небо — сущий ад, где не было места ничему живому.
И отделяла-то ее от адского пламени только эта трапеция, прикрепленная к обуглившимся опорам шатра. Каждый раз, когда она или Забо перелетали от трапеции к трапеции, опоры под их тяжестью угрожающе дрожали и скрипели, словно хрупкие стеклянные нити, готовые в любую минуту обломиться.
Целую вечность летела она к следующей трапеции, с ужасом думая, что ослабевшие, обожженные руки не удержат ее и тогда она рухнет в бездонную пропасть.
Знакомое лицо отца исказилось, вселяя невообразимый ужас, потом стало как бы крошиться, обнажая обгоревший череп.
Элизабет-Энн силилась закричать, но не могла издать ни звука. И в следующую секунду языки неистового пламени охватили ее, пронзив тело нестерпимой болью…
Элизабет-Энн проснулась, дрожа всем телом, в глазах ее застыл ужас.
Приходя в себя, она стала осматриваться. Возбуждение постепенно спадало, ночной кошмар отступил. Она в доме у тети, и все хорошо.
В доме было темно и тихо, девочка поняла, что все еще спят. Только ветер свистел за окном, и в доме что-то сухо потрескивало. Элизабет-Энн боялась просыпаться раньше всех, ее пугали незнакомые звуки ночи. Хорошо было просыпаться тогда, когда уже слышались быстрые шаги по лестнице, приглушенные голоса, скрип отодвигаемых стульев. Но в этот ранний час безмолвия с ней были лишь запахи: старой древесины, плесени, свежий запах белья, стойкий аромат лекарственных трав. Душными волнами накатывался он сверху, где под потолком вверх корнями были развешены для просушки самые разные растения.
Элизабет-Энн потянула носом воздух и медленно села в постели, пугливо озираясь широко раскрытыми глазами. Сквозь неплотно задернутые занавески в комнату пробивался серебристый лунный свет, обозначая контуры предметов. Стояла зима, свет луны был холоден как лед, однако это и приносило успокоение. Теплый солнечный свет, багряные зори и пылающие закаты — все это тревожило, лишний раз напоминая о…
Элизабет-Энн проглотила подкативший к горлу ком и постаралась отогнать воспоминания. Но во рту было сухо, и дышалось тяжело, а память цепко хранила прошлое. Этот кошмар никогда не покидал ее, готовый в любую минуту вырваться наружу и предстать перед ее глазами. Достаточно было любой случайности, совпадения, чтобы оживить страшные видения.
Девочка, потянулась к столику, на котором стоял оставленный тетей стакан из толстого зеленого стекла. В нем была вода. Крепко сжимая стакан обеими руками, Элизабет-Энн сделала маленький глоток. Стекло было гладким и приятным на ощупь, а прохладная вода освежала. Облизнув губы, она отставила стакан. Стеганое лоскутное одеяло сползло, и прохладный воздух холодил тело через фланель рубашки.
Девочка поежилась, снова легла и натянула одеяло до подбородка. Некоторое время она лежала, глядя в темный потолок и пытаясь снова уснуть. Она чувствовала себя беспомощной и очень одинокой в этой большой, неуютной комнате, но свободных комнат в доме не было. Тетя хотела поместить ее к Дженни, но та подняла шум, и тетя поселила ее сюда.
— Знаешь, — сказала она тогда, — у всех молодых леди есть своя комната.
Но это была не комната, а настоящая кладовая, где тетя хранила травы, разные продукты, ненужную мебель, вообще все, что не было в ходу. Сложенная мебель в темноте напоминала молчаливых великанов. А спала Элизабет-Энн на огромной кровати с витыми ножками, на комковатом тюфяке. Давно, когда дом только построили, стены этой комнаты украшали зеленые листья и желтые цветки чертополоха, но со временем краски потускнели, и от былой росписи остались лишь размытые пятна, которые силой ее воображения превращались в колючки, крапиву, разных чудовищ и змей. Нет, жить в кладовке — мало приятного.
Девочка пыталась объяснить тете, что ей страшно здесь, она открывала рот, но не могла вымолвить ни слова.
Вместо слов получился только жуткий сдавленный вопль, который привел тетю в замешательство. В глазах услышавшей его Дженни застыл ужас. После этой неудачи Элизабет-Энн больше не пыталась говорить. Однако тетя не хотела так просто сдаваться. Каждый день в течение получаса она занималась с Элизабет-Энн в гостиной.
— Аааа, — протяжно и медленно произносила тетя, голос ее мелодично звенел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116