– Не забыл. Я купил подарок заранее в Нью-Йорке, перед тем как вылететь в Монтану. Подумал, что в Монтане можно ничего не найти.
– Очень мудро. То, что можно найти в Монтане, не всегда приятно получить в подарок. – Корт помолчал, потом неловко добавил: – Надеюсь, вам понравилось ранчо?
– Да, очень, – ответил Колин.
– Конечно, оно слишком далеко от цивилизации, но моему сыну там нравится. Ну, до свидания. – Он вздохнул и крепко пожал руку Колина. – Желаю приятно провести праздники. Встретимся в понедельник в Англии, как договорились. И не волнуйтесь, раньше я вас дергать не стану.
Колин не уходил, встревоженный необычной усталостью, звучавшей в голосе Корта. Корт еще раз сухо улыбнулся, отвернулся от него и склонился над фотографиями. Колин вспомнил слова Талии о том, что у Корта нет друзей. По-видимому, она была права. Было видно, что Корт не привык к близким отношениям и не доверял людям. Его неловкие попытки выразить расположение – на ранчо и здесь, сейчас, – глубоко тронули Колина. Он попрощался с Кортом, но беспокойство не оставляло его.
Потом он подумал о Линдсей. Он сразу ощутил подъем и мигом слетел по ступеням, потом велел шоферу как можно быстрее ехать к «Плазе».
Он опоздал всего на пять минут. Увидев Линдсей, которая ждала его и вскочила при его появлении, он сразу понял, что она волнуется еще больше, чем он сам. Он взял ее маленькие холодные руки в свои. Она смотрела ему в глаза с испуганным выражением и то краснела, то бледнела. Колин, заготовивший смешную речь, вдруг понял, что не может вымолвить ни слова.
Он записал их обоих под фамилией Лассел, велел ни с кем не соединять, дал слишком щедрые чаевые портье, показавшему им номер, и, как только тот ушел, вывесил на двери табличку «Не беспокоить».
Потом он запер дверь. Оглянувшись, он увидел, что Линдсей стоит у высокого окна, выходившего на Центральный парк. Сердце Колина наполнилось радостью. На ней было новое платье и новое пальто – черные. Он заметил, что Линдсей любила этот цвет. Она казалась меньше ростом и тоньше, чем ему помнилось. Это внезапное осознание ее хрупкости наполнило его сердце щемящей нежностью. Он заметил, что ее маленькие руки крепко сжимают отвороты пальто, а в глазах застыла тревога. Она казалась такой беззащитной, такой родной, что его собственное беспокойство растаяло без следа.
– Я так боюсь, – проговорила она, когда Колин подошел к ней.
– Не надо, – ответил Колин.
– Я заранее придумала, что я буду говорить и как себя вести. А теперь… ты как-то изменился, и я боюсь сказать или сделать что-нибудь не то.
– Тебе не нужно ничего говорить, – сказал Колин. – Милая, говорить совсем не обязательно.
Он нежно поцеловал ей руку, отвел к кровати и усадил. Она сидела и смотрела на него снизу вверх. Колин увидел, что у нее дрожат руки.
– Я все утро бегала по магазинам, – нервно заговорила она. – Купила слишком дорогое пальто и слишком дорогое платье. Но я совсем не чувствую себя прожигательницей жизни.
– Я тоже, – тихо сказал Колин. В нем угасло желание произвести впечатление, в глазах появилось новое серьезное выражение. Линдсей, поняв это выражение, испуганно взглянула на него и прерывисто вздохнула.
Колин вспомнил все, что он собирался ей говорить, и понял, какими пустыми и ненужными были эти заготовленные фразы. Ее лицо, поднятое к нему, выражало сомнение и вопрос, и ему казалось, что комната наполняется каким-то странным движением, подобным приливу. На миг ему показалось, что он остался один в безбрежном океане и не знает, куда плыть.
– Я люблю, когда на тебе дорогие вещи, – нервно начал он. – Я люблю смотреть, как ты одеваешься и как раздеваешься…
Он замолчал. Линдсей видела, что он борется со своей гордостью, готовится нарушить некий последний запрет.
– На самом деле я люблю тебя, – тихо произнес он. – Думаю, ты уже это поняла. Я все время пытался это скрыть – и сейчас пытался, но у меня ничего не получилось. Я так сильно тебя люблю, что мне больно. У меня это первый раз в жизни.
Линдсей, тронутая печалью в его голосе, простыми и прямыми словами, почувствовала, что ее сердце наполняется теплом. Она подняла на него глаза и быстро отвела их в сторону.
– О Боже, – заговорила она со слезами в голосе, – ты не должен… Я не могу… Я сама не знаю, что я делаю…
Колин был задет этим ответом, но не показал виду. Ему казалось, что сейчас лучше обойтись без слов. Он решительно поднял ее на ноги и обнял. Потом он поцеловал ее, и этот поцелуй заставил замолчать их обоих. Словно ослепнув от внезапной радости и уверенный, что видит то же ослепление и в ее глазах, он прижал ее к себе. Он ощущал твердую убежденность в том, что слова им не нужны, что говорить должно его тело.
Он любил ее всеми способами, о которых мечтал и которые продумывал в течение ста одного часа разлуки. К тому времени, когда красноречие его тела иссякло, на улице было уже темно, а над деревьями Центрального парка стояла полная луна. Линдсей, чье тело ощущало блаженный покой, а разум пребывал в смятении, слабо вскрикнула, когда он вышел из нее. Она начала покрывать поцелуями его шею и грудь, она что-то бормотала, она брала его за руки и со смешанным чувством печали и счастья целовала его лицо и глаза.
У Колина пылало сердце, он ощущал уверенность и глубокое спокойствие, которого еще не испытывал никогда в жизни. Он нежно поцеловал Линдсей, а потом молча лежал, прижав ее к себе. Он ничего не сказал и ни о чем не спросил, когда она тихо заплакала в его объятиях.
– Роуленд, вы стали еще красивей, – сказала Эмили Ланкастер, излучая симпатию и щедро наливая Роуленду виски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134