Ты думаешь… Роуленд, ты улыбаешься?
– Да.
– Вот видишь, я так и знала. И что ты сейчас думаешь, я тоже знаю. Ты думаешь: Линдсей мелет чушь, она полная дурочка.
– Неправильно. Промах миль на сто.
– Тогда ты думаешь о работе.
– Опять неправильно.
– Черт возьми, наверное, этот фейерверк за окном меня сбивает, горит, трещит, грохочет. Тогда Колин. Ты думаешь о Колине и той дурацкой пьянке в Оксфорде.
– Опять неправильно. Может быть, это ты думаешь о Колине, но не я.
– Глупо злиться. Теперь я точно знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь: «Когда же она наконец повесит трубку. Она мне надоела».
– Совсем неправильно. Даю тебе слово, я никогда ничего подобного не думал. Ни разу. Где ты остановишься в Нью-Йорке?
– В «Пьере». Я заказала номер.
– Может быть, я позвоню тебе в «Пьер»… Или ты позвонишь мне, когда вернешься. Ты могла бы позвонить мне, как только приедешь из аэропорта, даже не снимая пальто. И ты скажешь мне, о чем я сейчас думаю. Смотри не забудь. А сейчас собирайся, не буду тебе мешать. Согласна?
– Согласна. Тогда до свидания?
Роуленд молчал. Он подумал о ее телефонном звонке в Йоркшир, который он пропустил.
– Я буду скучать по тебе, Линдсей, – наконец произнес он. – И помни, я всегда рад слышать твой голос.
Линдсей положила трубку и почувствовала, что свет в комнате стал слишком ярким, а весь разговор перемешался у нее в голове. Она горячо молилась о том, чтобы перестать надеяться, потому что надежда причиняла ей нестерпимую боль. Она постаралась взять себя в руки и прочла себе мысленную нотацию, как это делала всегда, когда приходила в такое же бессмысленно взбудораженное состояние, близкое к помешательству и надолго лишавшее ее сил.
Привязанность – не то же самое, что любовь, и ей давно следовало бы научиться отличать одно от другого. Ужасно, просто ужасно, что мужской голос может оказывать такое действие. Если бы ей было двадцать, это было бы простительно, но ей не двадцать, и с ней что-то сильно не в порядке. Словно она не прожила нескольких десятков лет и совсем не повзрослела.
Нет, это не так. Если повзрослеть означает разучиться любить, то она не хочет быть взрослой. Лучше уж оставаться наивной до конца жизни. Нужно не разучиться любить и желать, нужно научиться не искать ответного чувства там, где его не может быть. Ее переполняют чувства, которые она не может высказать, и она воображает, что и с Роулендом происходит то же самое. Но, с другой стороны, – и ее вдруг охватил неуемный восторг, – Роуленд ведь сказал, что ему нравится ее красное платье, он сказал, что он всегда рад слышать ее голос. Он собирался позвонить ей в Америку, он хотел, чтобы она позвонила сразу же после приезда, «еще не сняв пальто». Эта фраза до сих пор радостно била крыльями у нее в сердце. Какая прекрасная ночь, думала она, стоя у окна и глядя на улицу. Там была луна, огромная, полная, словно готовая к родам, а вместо звезд, всегда затмеваемых светом города, в небе чертили замысловатые линии ракеты и шутихи, проливавшие золотой дождь на готовящиеся к зиме сады и мокрые крыши домов.
Она только что позвонила Джини в Вашингтон – как раз тогда, когда Роуленд пытался до нее дозвониться. Теперь, глядя на светящиеся полосы в небе и слушая грохот взрывов, она решила, что немедленно должна опять поговорить с Джини.
Сказано – сделано. Она набрала номер Джини, решительно перевернула с ног на голову все планы, которые они так подробно обсуждали всего час назад, удовлетворенно положила трубку и снова принялась за сборы. Произошло чудесное превращение. Теперь ее вещи сами уложились в чемоданы, туфли уверенно занимали предназначенное им место, а крышки чемоданов вместо того, чтобы вздуваться и сопротивляться, как они это обычно делали, закрывались по первому требованию: одно прикосновение пальцев – и замок послушно щелкал. Остался последний чемодан. Линдсей сделала внутри его уютное гнездо из оберточной бумаги, танцующей походкой направилась к шкафу и положила в это гнездо, прикрыв его сверху еще одним слоем бумаги, красное платье, которое она теперь любила больше всех остальных.
Джини положила телефонную трубку и, взглянув на мужа и сонного сына, озадаченно встряхнула головой.
– Это опять звонила Линдсей, и голос у нее, как у безумной, – сказала она.
– Линдсей? Но ты же только что с ней разговаривала!
– Ну да, и тогда с ней было все в порядке. А теперь я не поняла и половины из того, что она наговорила. В Англии Ночь костров, я даже слышала хлопки и треск фейерверков. Она не договаривала предложений и задыхалась, как будто только что пробежала марафон. Или как будто она смертельно напугана. Да, было такое впечатление, что на нее кто-то напал.
Ее муж улыбнулся. Он подошел к окну и выглянул на тихую Джорджтаун-стрит, пристроил поудобнее Люсьена, сидевшего у него на руках, и поцеловал сына в лобик.
– Господи, ты что, не знаешь Линдсей? – беспечно сказал он. – Она всегда говорит так, словно только что взобралась на самую высокую вершину. Люсьен засыпает. Я хочу его взять на минутку на улицу. И все-таки, что она хотела?
– По-моему, она хотела отменить свой визит к нам на День Благодарения. Полчаса назад мы все обсудили и решили. А теперь она говорит, что ей придется сразу мчаться назад в Лондон.
– А она не сказала, почему?
– Нет. Я услышала только какие-то сумбурные и невнятные извинения. – Джини внимательно посмотрела на Паскаля. – Думаю, за всем этим стоит мужчина.
– Надеюсь, что так, – ответил Паскаль. – Мне Линдсей очень нравится. Она заслуживает счастья.
– Господи, мужчина совсем не обязательно приносит счастье, – раздраженно произнесла Джини и отвернулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134