– Во всяком случае, смиритесь с тем, что для вас она потеряна, – говорит он, – и потеряна навсегда, хотя, быть может, и осталась жива.
– Нет! – произносит Хелен тоном, которым Эдвард заявляет «не буду!». – Если вы предполагаете, что она жива, вы ее разыщете! – И она вспоминает последние полотна отца, которые теперь стоят одну шестую миллиона каждое и поднимаются в цене (те самые, которые он держит под замком в своем сыром дровяном сарае за поленницей, чтобы помешать Клиффорду Вексфорду и иже с ним наложить на них хищную лапу). Ради Нелл ее отец, конечно же, расстанется с ними. – Я заплачу, сколько бы вы ни сказали.
– Деньги тут ни при чем, – говорит он, глубоко обиженный. – Просто я ничего больше сделать не в силах.
Эта бледная англичанка ничего для блага мира не делает, собственно говоря, он обязан нравственно ее осудить. Сколько тысяч детей ежедневно умирают повсюду в мире либо вопреки стараниям тех, кто их любит, либо прямо от руки тех, кто их не любит, либо от голода, из-за равнодушия государства к их горестям? Ей нечего делать, так почему она не посвящает свое время тому, чтобы помочь им? Но нет, она способна только рассиживать, и пребывать, и сосредоточиваться лишь на своих горестях, и злоупотреблять его временем, и лгать своему мужу. По справедливости он был бы должен презирать ее: так больно было убедиться, что он способен любить, не преклоняясь. Он счел это доказательством собственного нравственного крушения.
– Ничего больше я сделать не в силах, – повторяет он.
Но она и слушать не желает. Она встает, подходит к нему, ласково прикасается губами к его щеке и говорит: «Артур, ну пожалуйста!», против обыкновения называя его по имени, и он понимает, что сделает для нее все – даже будет транжирить свое дорогостоящее время на бесплодные поиски, что ничего не меняется, только время проходит.
В этот момент звонит телефон – и это Клиффорд.
Артур не спускает глаз с Хелен, а она меняется, словно по ее жилам теперь вместе с кровью заструилась особая энергия. Просто поразительно: глаза ее блестят, щеки розовеют, движения становятся увереннее, голос веселее.
– Это Клиффорд, – говорит она Артуру, прикрыв ладонью трубку.
– Что мне делать? Он приглашает меня поужинать вместе. – Артур качает головой. Ее любовь к Клиффорду – это наркотик, страшный наркотик, и чем упоительнее его кратковременное действие, тем оно ядовитее в конечном счете.
– Ну хорошо, – говорит она Клиффорду, не обращая на совет Артура ни малейшего внимания. Ну еще бы! Зато осведомляется, мечась по дому, собираясь – это платье, это пальто, эти духи, эти туфли – они мне идут, я нормально выгляжу? – иногда останавливается на секунду, чтобы обнять бедного Артура. Ее руки на самом деле смыкаются на нем: четырех ее худеньких белых рук, вероятно, едва хватило бы на одну его – черную, играющую мощными мышцами.
– Если бы мы с Клиффордом могли быть друзьями, просто друзьями… и ничего больше…
Но, конечно, хочет она совсем другого, и это знают они оба.
– Артур, – говорит она, – вы посидите с Эдвардом, хорошо? А я вернусь домой самое позднее в одиннадцать. Обещаю вам!
БЫТЬ ПРЕКРАСНОЙ
Читатель, Анджи Уэлбрук весь этот день провела, готовясь к деловой встрече с Клиффордом за первым завтраком. Она отправилась в харродский парикмахерский и косметический салон, где потратила очень много времени и денег. Она ввергла в исступление множество людей, как было у нее в обычае. Косметолога она обвинила в том, что та ничего в своем деле не понимает, а девочку, которая приводила в порядок ее ноги, в том, что она нарочно причиняет ей боль. (Но разве мыслимо выщипать тысячи волосков из ноги, ни разу не сделав больно? А волосы на ногах Анджи были черными, обильными и жесткими.) Она расстроила Еву, занимавшуюся ее ногтями – несомненно, лучшую маникюршу в Лондоне, которая никогда не позволит себе презрительно фыркнуть на самые запущенные руки, на самые обломанные ногти, и умеет сохранять спокойствие даже с самыми грубыми и требовательными клиентками, – обвинив ее в том, что она сломала ей ноготь, хотя он был треснутым. Ногти у Анджи были очень длинными, – кроваво-красные ногти, которые (так хочется этому верить) отрастают только у бездетных женщин или у таких, за кого всю домашнюю работу делают другие женщины. (Впрочем, возможно, это тщетная надежда, а просто ногти у них очень-очень крепкие, и они всегда носят перчатки.)
Анджи хотела иметь детей. То есть она хотела иметь детей от Клиффорда. Анджи хотела стать основательницей династии, и вот ей уже за 30, а ничего у нее нет! Не удивительно, что она была такой раздраженной в харродском салоне красоты, но персонал там не знал причины, а и знал бы, то никакого сочувствия, возможно, не испытал бы. Вполне возможно, они ощутили бы, что чем меньше в мире появится маленьких Анджи, тем для него будет лучше. В парикмахерском зале она заставила Фебу перечесывать ее четыре раза, но результат ей все равно не понравился – ведь Анджи хотела, чтобы волосы у нее были, как пышная пена (идиотизм при ее некрасивом деловом лице), а Филип считал, что их следует причесать просто, почти строго. Но Анджи настаивала, и к тому времени, когда она добилась своего, следующая клиентка Филипа ждала уже полчаса! А уплатить за лишнее время Анджи не пожелала. Естественно, нет.
Клиентка же, которую Анджи заставила ждать, была не кто иная, как Дороти, молодая блондинка, новая приятельница сэра Ларри Пэтта, та, которая месяцы и месяцы утешала сэра Ларри после внезапного фейерверочного отбытия Ровены, его супруги. Оно, как вы, быть может, помните, сопровождалось с ее стороны ошеломляющими признаниями в многочисленных хронических супружеских изменах на протяжении всей их брачной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128