Даже любовь не вынудила Клиффорда отказаться от привычки экономить – некоторые называли это скаредностью, но почему бы не употребить более мягкое слово? Клиффорд любил ни в чем себе не отказывать, но получал большое удовольствие и от того, что никогда не тратил на это ни единого пенни сверх необходимого.
– А почему, Клиффорд?
Иногда Клиффорд ставил Хелен в тупик, как ставил и Анджи, но у Хелен хватало сообразительности и здравого смысла просить объяснения. И лишенная упрямства Анджи, она схватывала все на лету. А какой хорошенькой выглядела она в этот вечер – просто обворожительной! Тоненькие мягкие руки, пухленькие обнаженные плечи, кремовая шелковая комбинация едва прикрывает округлые груди, а сама изящно грызет ровными зубками соленое печенье, пытаясь не капнуть на простыню тарамасалатом, – Клиффорд его взбил, пожалуй, чуть жидковато.
– Потому что твоя мать – источник вдохновения для твоего отца, – ответил Клиффорд. – И хотя для твоей матери это тяжкий крест, искусство требует жертв. Искусство важнее индивида, даже важнее художника, который его творит. Твой отец первым это признает, хоть он и чудовище. Кроме того, художнику требуется его гештальт – особое сочетание обстоятельств, которое помогает ему выразить свое особое видение вселенной. Гештальт твоего отца, как ни печально, включает «Яблоневый коттедж», твою мать, ссоры с соседями, параноическое отношение к Миру Искусства вообще и ко мне в частности. И до последних дней он включал тебя. Теперь ты из него вырвана. Это само по себе огромный шок, который загнал его в гараж. Если повезет, в его стиле, когда он оттуда выйдет, обнаружатся изменения. Будем надеяться, что коммерчески он превзойдет прежние.
Он осторожно отобрал у Хелен печенье, положил на край покрывала и поцеловал ее соленые губы.
– Но, наверное, – сказала Хелен, – ты поселил меня тут не только для того, чтобы картины моего отца обрели сбыт?
Он засмеялся, – но после крохотной паузы, как будто не был так уж в этом уверен. По-настоящему преуспевающие люди часто поступают по велению инстинкта, который работает на них: им не надо строить планы, рассчитывать шансы. Они просто следуют своему чутью, и жизнь сама склоняется перед ними. Клиффорд любил Хелен. Разумеется, любил. И все же – дочь Джона Лалли! Часть гештальта, нуждавшегося в шоке, толчке, встряске…
Но вскоре они позабыли про все это, а Клиффорд, кроме того, забыл рассказать, что отец Анджи Уэлбрук звонил ему на неделе из Йоханнесбурга.
«Решил предупредить вас, – гудел печальный могучий голос. – Моя дочка вышла на тропу войны».
«Из-за чего?» – Клиффорд был спокоен и небрежен.
«Бог знает! Ей не нравятся Старые Мастера, кричит, что будущее за нынешними. Говорит, что «Леонардо» швыряет деньги на ветер. Что вы натворили? Натянули ей нос? Нет, не отвечайте. Я ничего знать не хочу. Только не забывайте, что хоть я и главный держатель акций «Леонардо», в Соединенном Королевстве меня представляет она, и узды на нее нет никакой. Девочка она умная, хоть и гвоздь в заднице».
Клиффорд поблагодарил его и обещал прислать ему чудесные отзывы о Босхе плюс сообщения прессы о неслыханных очередях, заверил, что капитал его помещен абсолютно надежно и что «Леонардо» все больше становится источником содействия современному искусству и поддержки такового, – иными словами, что Анджи катается по тонкому льду. Затем он позвонил Анджи и пригласил ее позавтракать вместе. Об этом он тоже забыл сказать Хелен. Он оставил ее распростертой на постели в столь сладкой истоме, что прийти в себя она могла только к вечеру, к его возвращению.
Анджи и Клиффорд встретились в «Кларидже». Мини-юбки только-только входили в моду. Анджи явилась в бежевом брючном костюме из мягкой шагрени и попросила, чтобы ее проводили к столику Клиффорда. Утро она провела в косметическом салоне, но рука парикмахерши, наклеивавшей фальшивые ресницы, дрогнула, один глаз покраснел, и ей пришлось надеть темные очки, Клиффорд же, как она знала, темные очки презирал, делая исключение только для катания на лыжах в горах. А потому она уже кипела.
– Очень сожалею, – опрометчиво сказал метрдотель, – но дамы в брюках у нас в Большой зал не допускаются.
– Неужели? – грозно спросила Анджи, закипая еще больше.
– Возьму на себя смелость рекомендовать вам Малый зал.
– Нет, – сказала Анджи. – Возьмите лучше брюки. Она тут же расстегнула брюки, вышагнула из них, вручила метрдотелю и в мини-юбке прошествовала к столику Клиффорда. Жаль, подумал Клиффорд, что ноги Анджи оставляют желать лучшего. Они заметно испортили ее триумф. Однако впечатление на него такая находчивость произвела. И на многих других тоже. Анджи опустилась на стул под рукоплескания.
– Я знаю, что я подлец, – сказал Клиффорд над перепелиными яйцами. – Я знаю, что подвел тебя. Я знаю, что поступил непорядочно и гнусно, но дело в том, что я влюбился. – И он поднял на Анджи ясные голубые глаза, встретил слепой взгляд темных очков и тут же снял их с нее.
– У тебя один глаз красный, – сообщил он. – Брр! Этот жест, прикосновение, сопровождающие слова почему-то заставили ее поверить, что хоть он и влюбился, но между ними еще далеко не все кончено. И она не ошиблась.
– Ну а для нас что из этого следует? – спросила она, одной рукой прикрывая согрешивший глаз, а другой счищая ножом с яйца полнящий майонез. Он подумал, что она слишком уж тощая, а не наоборот. В его постели она старательно укрывалась черной простыней – и с полным на то основанием. (Худоба в те дни не была такой модной, как теперь. Проглядывающая под кожей решетка ребер не смотрелась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128