Пусть-ка почувствует, как сильно она его любит. Пусть-ка смиренно попросит его вернуться, попросит прощения за прежние проступки. Чтобы они вновь обрели счастье, а их любовь очистится, станет богаче, вернее. Чтобы ему больше никогда не пришлось спать с Фанни, а с Анджи так и не видеться вовсе…
Но, читатель, все вышло не так. Как же, дожидайся!
ВНОВЬ ОДНА
Клиффорд перебрался из своего с Хелен дома в роскошную квартиру в Мейфэре, которую «Леонардо» держала наготове для именитых клиентов – таких, кто говорит о редчайшем Рембрандте, внезапно выставленном на продажу: «Мне нравится. Беру!» Но он привык к роскоши и не находил в ней компенсации за утрату семейной жизни. Ему не хватало не только жены, но, как ни странно, и жутких близнецов. Он понял, что совершенно неважно, если на его обоях ручного тиснения появляются следы жирных пальцев, что дети своими приставаниями не дают ему спокойно послушать «Фигаро». Просто обои нужны самые простые, моющиеся, а оперу следует ставить (негромко!), когда их уложат спать. Клиффорд ведь по-настоящему не считал, будто близнецы не его, а Саймона: ему стало ясно, что он предпочел временно уверовать в свои упреки, так как был виноват, ревновал и понимал это. И вообще он не собирался столь сильно расстраивать Хелен. Он вдруг осознал, что должен, если действительно любит ее по-настоящему, отказаться от своей привычки соблазнять женщин для того лишь, чтобы потом со всей жестокостью их отвергнуть. К чему, как он теперь со стыдом сообразил, его привычка, собственно, и сводилась.
Он увидел все это на протяжении шести тягостных недель, пока ждал, что Хелен позвонит, и извинится, и они помирятся, но она не звонила и не звонила; а он не привык, чтобы отвергали его, и был совершенно ошеломлен. У него появилось время, чтобы подумать: всю свою взрослую жизнь он всегда был так занят, что времени на размышления у него не оставалось. Даже в отпуске он не просто отдыхал, а завязывал новые полезные знакомства, показывался на элитарных лыжных склонах, на элитарных виллах; и уж во всяком случае мог щегольнуть самым лучшим загаром в Лондоне раньше всех в сезоне! О, пустое тщеславие! О, суета сует! Теперь-то он все понял. Он любит Хелен, он любит свой семейный очаг, своих детей. Только это и важно. (Да, люди способны изменяться, читатель, правда способны!)
– Нет, – сказала Хелен. – Нет. Я серьезно. Я хочу развода, Клиффорд. Всему есть предел. И с меня достаточно.
Она не поддавалась ни на какие уговоры. Она даже не хотела его видеть. С нее достаточно, узнавал он через друзей, быть покладистой, чуткой, сверхженственной – короче говоря, мазохисткой. И хуже того, Отто и Синтия, родители Клиффорда, которые, непонятно зачем, продали свой чудесный загородный дом и теперь пытались приспособиться к квартирке из тех, что слывут идеальными для пожилых пар, и в процессе приспособления постарели на десять лет, казалось, были на стороне его жены.
– Ты эгоистичен, эгоцентричен, себялюбив и нещепетилен, – сказала ему его мать. Его собственная мать! Правда, она сама была очень тогда несчастна. Сделайте три шага в челсийской квартире, и вы упретесь в стену. Она из-за этого чувствовала себя старухой. Она тосковала по своему обширному, такому изящному дому, ныне проданному – и что на них нашло? – Анджи. Что толку от всех этих денег в банке? Хотя сэр Отто словно бы чувствовал себя недурно, шныряя то в Министерство обороны, то из него, отправляясь ненадолго в Штаты в сопровождении Джонни, хотя когда она заглядывала в его паспорт (единственно ей известный), то не обнаруживала в нем ни въездного штампа, ни выездного.
Тем временем Анджи хлопотливо превращала дом, которому по праву надлежало быть родовым домом Клиффорда, в загородный аукционный зал, которому предстояло получить название «Оттолайн» и служить для перепродажи редких и прекрасных произведений искусства. Деревья были срублены, сад выкорчеван бульдозерами, а в оранжерее поместился плавательный бассейн с подогревом. «Оттолайн» конкурировал с «Леонардо», что не приносило «Леонардо» никакой пользы. «Сотби», «Кристи» и «Леонардо» на протяжении десятилетий контролировали продажу с аукциона предметов искусства, неплохо ладя между собой, но теперь в их заповедный круг, толкаясь локтями, вторгались чужаки. О чем думает Анджи? Она же как-никак все еще входит в число директоров «Леонардо»! Она гадит в собственном гнезде! И в гнезде Клиффорда заодно. Его родовой дом!
До чего же сентиментальным становился Клиффорд…
Читатель, мы с вами знаем точно, о чем думала Анджи. Она обносила Клиффорда терновой изгородью, чтобы стать его спасительницей. На протяжении одного-единственного дня, когда Клиффорд был на пределе уныния, она сказала ему три вещи. Она увезла его в Оксфорд, и они поплыли по речке в плоскодонке. Клиффорд прекрасно отталкивался шестом от дна и выглядел все еще великолепно – сильным и красивым. Анджи сидела спиной к солнцу в шляпе с широкими мягкими полями и против обыкновения выглядела вполне сносно.
– Разумеется, по европейским законам твой контракт с Джоном Лалли гроша ломаного не стоит. Неотъемлемое человеческое право художника писать, когда и как он считает нужным, а ты противозаконно ему препятствуешь. Он подает на тебя жалобу в Международный арбитраж. Да, это я ему посоветовала. Он укроется под крылом моей «Оттолайн», когда сбросит путы «Леонардо».
Картины Лалли, читатель, теперь стоили немалые доли миллионов, а не какие-то десятки тысяч. (Вот как много умелые профессиональные манипуляции могут сделать для художника!) Если бы теперь Джон Лалли начал писать картину за картиной для «Оттолайн», деньги, которые «Леонардо» заработала в тощие годы (так во всяком случае представлялось им), теперь, в тучные годы, достались бы «Оттолайн» и Анджи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128