От всеобщего рыданья оросилися луга.
Говорят ему солдаты: «Поспеши к заре, когда ты
До зари идешь». Трикраты грустны нежные снега.
С Автандилом и Фридоном Тариэль спешит зеленым,
Уж вперед идущим лоном, с ними людный караван.
Восемьдесят тысяч смелых — вороных коней и белых
Устремляют до пределов тех иных далеких стран.
И уходит путь-дорога. Хоть людей на свете много,
Нет таких троих у бога. Быть им раз лишь суждено.
Всяк, кто встретится, в мгновенье изъявляет подчиненье.
В вечер — их отдохновенье. И не сливки пьют, вино.
Дар блестящий, дар веселый, Тариэль с женой, как пчелы,
Мед снискали, те престолы, лучезарных семь число.
Пышность этих утешений — отдых им от всех мучений.
Не поймет тот наслаждений, кто не ведал близко зло.
Глянь туда, где эти двое. Что здесь солнце золотое.
Весь народ, в великом рое, здесь приветствует царя.
Бьют в литавры, в барабаны. Кличут трубы. Клики рьяны.
Все на пир великий званы. В этих двух для всех заря.
Приготовили два трона. Автандила и Фридона
Усадили. Волны звона. Восхваление владык.
Все рассказ о них узнали. Все поведаны печали.
Повесть дивную встречали — одобрение и клик.


Под играние свирели веселились, пили, ели.
Свадьбу праздновать умели. Праздник свадьбы — свет сердцам.
Четверым — подарок равный, достоверный, достославный.
А еще рукой державной — дар просыпан беднякам.
Автандила и Фрид он а хвалят. Честь для них поклона.
«Вы, — им вторят, — оборона». Всех индийцев им почет.
Смотрят все на них с почтеньем. Властным служат с поклоненьем.
Все просторы их хотеньям. Каждый к ним с любовью льнет.
До Асмат, сестре в неволе, разделительницы доли,
Царь Индийский молвит: «Боле, чем твоих свершений круг,
Сын отцу и мать для сына не свершит. Так воедино
С нами правь, твоя — седьмина. Нежный с нежным, с другом друг.
Так цари над той седьмою частью. Нам же будь слугою
И кого своей душою мужем выберешь, возьми».
Пав к ногам его, целует их Асмат. «Тобой ликует
Жизнь моя и торжествует. Службу дав, не отними».
Эти трое, побратимы, подчиненными любимы,
Веселятся. Но уж дымы грусти знает Автандил.
К Тинатин летит мечтами. Уж ни чудо-жемчугами,
Ни горячими конями больше рок ему не льстил.
Тариэль его томленье и к избраннице стремленье
Замечает: «Омраченье вижу сердца твоего.
Тайных семь твоих печалей мне еще восьмую дали.
Счастье было, счастье взяли. Разлучимся, нет его».
И Фридон для удаленья также просит позволенья.
«Я домой хочу. Но мленье сердца — к этому двору.
Каждый раз, как старший, будешь звать меня, слугу пробудишь,
Лань к ручью прийти понудишь, в день, дабы унять жару».
Автандилу для Ростэна — малых ценных мантий смена,
И сосуд, где емкость плена держит яхонты в числе.
«Вот возьми, и в послушанье отвези мои даянья?»
Молвит тот: «Существованье без тебя — как жизнь во мгле».
Тинатин, как дар священный, от Нэстан покров бесценный,
Также плащ воздушно-пенный, лучезарнее зари.
Кто возьмет, тот взял недаром. Ночью солнечным пожаром
Светит. Нет предела чарам. Огнь, откуда ни смотри.
Автандил с коня прощался. С Тариэлем расставался.
В них обоих разгорался пыл расстанного огня.
И от слез индийцев травы влажны, — жаль им этой славы.
Автандил сказал: «Отравы мира — жалят, жгут меня».
Ехал он с Фрид он ом рядом. И поздней, меняясь взглядом,
Разлучились. Всяк — к отрядам путь направил свой — к своим.
Ждали каждого утехи. Радость полная в успехе.
В край арабский без помехи прибыл тот, кто в нем любим.
Автандил — в красивой силе. И арабы выходили.
Привечали. Тучки плыли и расстаяли сполна.
С ней сидел он на престоле. Что желать им было боле?
Свет верховный в этой доле. И корона им дана.
Три властителя друг друга навещали в час досуга.
Их желанья полность круга знали, светлые, во всем.
Устраняя все напасти, расширяли область власти.
Кто чужой захочет части, усмиряли тех мечом.
Их дары — как хлопья снега, иль река, что грани брега
Залила. Повсюду — нега. Бедным — помощь, бич — над злом.
И вдова от них богата. И овец сосут ягнята.
Светом вся страна объята. Волк, кормясь, дружит с козлом.
Сказ о них — как сновиденье. Миг в ночи — его явленье.
Отошли, как блеск мгновенья. Век земной чрезмерно мал.
Все ж они сияли в яви. Я, певец села Рустави,
Из Месхети, песню славе здесь сложил и записал.
Для грузинской я богини, лунноликой, чьей святыне
Царь Давид, во всей гордыне блесков солнечных, слуга,
Ей, чьим страхом все объято от Востока до Заката,
Песнь сложил, в ней повесть сжата, для царицы — жемчуга.


Константин Бальмонт
Великие итальянцы и Руставели
Наклоняясь над глубоким колодцем Любви, и в зеркальной грезе вопрошая себя, кто из великих Красиволиких, начальных столетий нашего тысячелетнего цикла, заглянул в этот колодец так глубоко, что нашел бессмертные слова о Любви, среди всемирно прославленных я нахожу имена — Руставели, Данте, Петрарка, Микеланджело. И в звездной грозди четырех этих имен, сияющих, как полупрозрачные вазы, в которые заключен светильник, певучее имя Руставели мне кажется наиболее справедливо вознесенным. Мне хочется быть доказательным.
Между четырьмя этими гениями есть столько черт сходства в благоговейном отношении к Женщине и в поэтически-сердечном их положении по отношению к Любимой, что сравнивать их не только можно, но и должно. Каждый из них — на горной вершине высокой Любви, каждый из них песнопевец Любви, как благоговения, каждый разъединен с любимой, и любит в невозможности соединения. Беатриче — и Данте, Лаура — и Петрарка, Виттория Колонна — и создатель гигантских изваяний, который и в любовных канцонах не перестал быть ваятелем, только стал нежным, борец Михаил с именем ангела, царица Тамар — и поэт-крестоносец, влюбленный рыцарь, пронзенный любовью инок, смешавший в словесном поцелуе имя бога с именем любимой, народный певец, сазандар всей Грузии, Руставели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74