С этою судьбою жизнь мне — тягостный недуг.
Прочитали завещанье. Снова долгие стенанья.
И дает он приказанье: «В войске — черный цвет цвети.
Будем в скорби с сиротами мы молиться, и с вдовами.
Бог да сжалится над нами, и ведет его в пути».


24. Сказ о том, как вторично встретился Автандил с Тариэлем


Если месяц волоконце разовьет вдали от солнца,
Смотрит ярко он в оконце, — если ж близко, бледен свет.
Но бессолнечность для розы есть бесцветность, мгла угрозы.
Как печальны наши грезы, если милых с нами нет.
Вот, расскажет песнопенье, как тот витязь в отдаленье
Отбывает, и кипение в горьком сердце, плач и стон.
Едет, едет, обернется. Что, коль солнце, свет чей льется,
Солнцем сердца там зажжется? В обомленьи меркнет он.
В полуобмороке млея, обессилел он, немея.
Только слезы, не редея, льют, не видит ничего.
Где же помощь? Где подмога? Только скорбь терзает строго.
Он не видит, где дорога, конь куда несет его.
Говорит: «Моя златая! Без тебя изнемогая,
Если будет мысль — немая, мысль — проклят ем назови.
Сердце все к тебе стремится, хочет к милой возвратиться,
Кто в любви, да подчинится он сполна своей любви.
До того, когда мгновенье принесет соединенье,
В чем найду отдохновенье? Я б себя убил сейчас.
Я б ушел из жизни вольно. Ты была бы недовольна.
И тебе бы стало больно. Лучше слезы лить из глаз».
Молвит: «Солнце! Нежа очи, образ солнечной ты ночи
Перед тем, кто средоточий есть единство, в бурях тишь.
Ты, что всем телам небесным быть даешь в пути чудесном,
За скитанием безвестным дай мне с нею быть. Услышь.


Для премудрых, в жизни сменной, образ бога ты нетленный.
Помоги. Я ныне пленный. В кандалах железных я.
Через горы и равнину я к кристаллу и рубину
Путь держу, — сам, бледный, стыну. Ранит близь и даль моя».
И «Прости» сказав покою, в плаче тает он свечою.
Опоздать страшась, порою поздней едет между гор.
Пала ночь, и звезды встали. Отдых в них его печали.
С ней сравнил их в синей дали, с ними держит разговор.
Он до месячного круга молвит: «Страстного недуга
Огнь ты шлешь. Любить друг друга ты велишь. Страдать, любя.
И бальзам даешь терпенья. С той, в ком лунное горенье,
Дай мне с ней соединенье — через пламя — чрез тебя».
Ночь была ему услада. День лил в сердце капли яда.
Словно отдыха средь сада, ждал, когда придет закат.
Видит ключ, остановился. До журчанья наклонился.
И опять он в путь пустился, не стремя уж взор назад.
В одиночестве так вдвое плачет тот, чей стан — алоэ.
Хочет пищи все живое. Застрелил себе козла.
Ел, зажарив. Стал бодрее. Лик воинствен, пламенея.
Молвит: «Жизнь без роз беднее, и совсем не весела».
Все о нем не расскажу я, как он ехал там, тоскуя,
То отраду в сердце чуя, то скорбя о гнете зол.
И не раз глаза краснели. Но уж путь дошел до цели.
Вон пещеры засерели. Прямо к входу он пошел.
Вон Асмат. К нему душою рвется. Хлынули струею
Слезы. Радостью такою не зажжется дважды взгляд.
Витязь прочь с коня скорее. Обнял. Сердцу веселее.
И целует. Если, млея, ждет кто друга, встрече рад.
Он спросил ее: «Владыка где?». И слезы льются с лика
Юной девы. Горше крика безглагольная печаль.
Молвит: «Чуть ты удалился, стал блуждать он, вовсе скрылся.
Быть в пещере тяготился. Где он? В чем он? Скрыла даль».
Столь был витязь огорченный, словно был копьем пронзенный,
Прямо в сердце. И к смущенной обратясь Асмат, сказал:
«О, сестра! Как некрасиво лгать тому, в ком все правдиво?
Иль он клялся — торопливо? Иль, поклявшись, он солгал?
Целый мир в ничто считал я. Клятву дал, ее сдержал я.
В нем был мир, — и потерял я все, когда превратен он.
Света нет мне никакого. Как он смел нарушить слово?
Впрочем, что же? Рока злого властью весь я омрачен».
Дева молвила стыдливо: «Прав ты в этот миг порыва.
Но суди же справедливо, — и в пристрастьи не вини —
Сердце может обещаться, — клятву выполнить, не сдаться, —
Сердце вырвано, — скитаться должен он, сжигая дни.
Сердце, дух и мысль — в слияньи. Сердца нет, — и те в скитаньи.
Кто в том странном сочетаньи потеряет сердце вдруг,
Он как вихрями носимый, от людей бежит, гонимый.
Знал ли ты, какие — дымы, если пламени — вокруг?
С побратимом разлученный, прав ты в боли огорченной.
Но какой он был взметенный. Как скажу о пытке той?
Изменяют здесь слова мне. Возопить могли бы камни.
Та видна была тоска мне, под моею злой звездой.
Еще не было сказанья о такой тоске страданья.
Тут в скалу войдет терзанье. Влагу рек придашь ручью.
Эта огненная пытка больше всякого избытка.
А ума в любом не жидко, если кто другой в бою.
Как пошел он, так, сгорая, молвлю я: «Твоя сестра я.
Автандил придет, — тогда я что ж отвечу, побратим?»
Он сказал: «Коли придет он, здесь меня легко найдет он.
Молви: «Брат твой, — близко ждет он». Клятву я сдержу пред ним.
Слово дал, не жди другого, не нарушу это слово.
Буду ждать, хотя сурова пытка дней, что суждена.
Коль умру, пусть похоронит, и свое: «Увы» обронит.
Если жив я, значит, стонет дух, и жизнь уж неверна».
С той поры я и доныне все одна в моей кручине.
Солнце было на вершине, и сокрылось там в горах.
Вся исполнена отравы, увлажняю грустью травы.
Дух безумья — дух лукавый. Я забыта смертью в днях.
Камень есть в краях Китая. Надпись там на нем такая:
«Кто не ищет друга, — злая жизнь его, — себе он враг».
Но зачем бродить по странам? Кто, как роза, был румяным,
Ныне желтым стал шафраном. В путь к нему, — и всяких благ».
Витязь молвил: «Осуждая, что бранил его тогда я.
Ты права. Но глянь, какая также в этом боль моя.
Раб любви к рабу другому я бежал, уйдя из дому,
Как олень, тая истому, до ручья стремился я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74