Раньше весело играли. В ссоре бешеными стали.
Лапы резко ударяли. Смерть была им не страшна.
Вдруг в пантере обомленье, словно в женщине смущенье.
Лев погнался. Раздраженья в нем кипучая волна.
Я не мог им любоваться. За любимой так погнаться?
И терзать ее, и драться? Нет, такая удаль — срам.
Меч блеснул мой обнаженный, и копьем он был сраженный.
С головой своей пронзенной, он простился с жизнью там.
Меч я в сторону бросаю. Прыг к пантере, и хватаю, —
Я обнять ее желаю, в честь моей, в ком все — мое.
Но на то движенье веры — рев и когти мне пантеры.
Это было мне — вне меры. Тут убил я и ее.
Я искал пожар тот страстный укротить. Порыв напрасный.
И во мне тут вспыхнул властный гнев. Изранен весь мой лик.
Хвать и в землю. Стихла злая. Вспомнил милую тогда я.
Но душа — во мне. Страдая, разрешил я слез родник.
Видишь, брат мой, что со мною. Как же боль мою укрою?
Жизнь мне бремя. Но судьбою присужден я длить мой час.
Жизни нет, а жизнь все длится. Смерть прийти ко мне боится».
Смолк. И слез поток струится. Сколь печален тот рассказ.


25. Сказ о том, как направились Тариэль и Автандил к пещере и как увидели они Асмат


Видеть это горе было — боль души для Автандила.
Но сказал: «Еще есть сила. Потерпи. Всему есть час.
Милосердье есть у бога, хоть твое страданье строго.
Будь вам разная дорога. Он в любви не свел бы вас.
Кто в любви, с ним злоключенье, в жизни знает огорченье.
Но, узнав сперва мученье, знает после радость он.
У любви свои законы: в смерть ведет, и будит стоны.
Обезумлен ей ученый, — неученый научен».
Так, поплакавши, отбыли. По равнине серость пыли.
До пещеры путь стремили. Встречу им бежит Асмат.
Были слезы, целовались. С плачем нежно обнимались
И вестями обменялись. Верный верных видеть рад.
Говорит Асмат: «Могучий боже! Ты, в ком гром и тучи.
Ты, как солнце, лаской жгучей, нас наполнил, дал нам сил.
Как, хваля, могу с хвалою достохвальной пред тобою
Быть? Стократною слезою ты меня не истребил».
Тариэль сказал, вздыхая: «О, сестра моя! Родная!
Слезы вечно проливая, я скорблю о том же здесь.
Знали радость, — с ней мученье. В том судьбы постановленье.
О тебе лишь сожаленья, а не то б я в смерти — весь».
Если жажда мучит злая, кто же здравый, пить желая,
Брызжет, воду проливая? Слезы льются как ручей,
Если влагу кто иссушит, смерть придет и все разрушит.
Ах, печаль язвит и душит. Нет жемчужины моей».


Также в сердце Автандила вспоминанье больно было.
«О, заря! Златая сила! Без тебя живой ли я?
Без тебя и жизнь томленье. Как сказать мои мученья?
И какой тоской горенья сожжена душа моя.
Роза как без солнца станет расцветать и не завянет?
И каким удел наш глянет, если солнце за горой?
Дух во мне единоверца со цветами. Вянет сердце.
Все ж, есть где-то к встрече дверца. Каменей, но будь собой».
Душу вздохом утишили, хоть огонь был в полной силе.
Больше слов не говорили. В том же, сердцем, и Асмат.
Жара также в ней не мало. Шкуру барсову постлала.
Сели. В них печаль устала. И светлее говорят.
Хорошо бы хлеба-соли. Да в такой живут тут доле, —
Хлеба нет, а мяса боле, и поменее гостей.
Тариэля угощают. Тело пищи не вмещает.
Пожевал кусок, — бросает. И конец трапезе всей.
Нет отрады в слове спора, — есть уютность разговора.
Сердце с сердцем может скоро сговориться в час любой.
Вот в беседе много чары. Замолкают тут пожары.
И судьбы сносней удары в миге радости живой.
Эту ночь те львы, герои, говорили про былое.
День пришел, — беседа вдвое многословна и полна.
Все друг другу рассказали, что там было в чужедали.
Обещанья подтверждали, клятва вновь меж них дана.
Тариэль сказал: «Словами не расскажешь, что меж нами.
Долг отдам свой лишь с годами, бог порука, даст мне сил.
Клятва клятву держит туго. Не забыть в разлуке друга.
Это высшая услуга, — тут не пьяный говорил.
А теперь прошу правдиво, ты сдержи полет порыва:
Здесь не трут и не огниво, это пламя ты не тронь.
Для тебя — твое горенье, тут закон миротворенья.
Так иди до места рденья, — где твой солнечный огонь.
Излечить меня уж трудно и ему, кем многочудно
Создан мир, где свет нескудно, щедро царствует над тьмой.
Разумел я тоже что-то до минуты поворота.
Вот безумье, вот забота. Ныне бред — мой часовой».
Автандил сказал: «Какого ждать ответа, если слово
Полно разума живого? Ты как мудрый говорил.
Но оспаривать я стану, что нельзя такую рану
Залечить. Всему изъяну есть конец. Жди в боге сил.
Для чего б, вас создавая, вас любовью обвивая,
Бог вас, вечно разлучая, обезумил, в смерть гоня?
Путь любви есть путь по бедам. Здесь тоска крадется следом.
Но восторг вам будет ведом, — а не то убей меня.
В чем же гордость человека? В чем он муж, а не калека?
Боль терпеть, хоть век из века, и не гнуться с гнетом зол.
Труден мир, да бог подмога. Научись же хоть немного.
Знанье верная дорога. Не идет ей лишь осел.
Так скажу тебе, дерзая. Слушай, будет речь какая.
Мне позволила златая отлучиться. Молвил ей:
«С сердцем я испепеленым. С ним я — помыслом бездонным.
Что ж здесь буду огорченным? Только грусть — душе твоей.
В этом слов пусть будет мало». И она мне отвечала:
«Дружба дружбу увенчала. Этим я не огорчусь».
И пошел я к дальним странам. Был не хмельным я, не пьяным.
Что ж теперь? Вернусь с обманом? Покажусь пред ней как трус?
Делай это — размышляя. Роза вянет, — засыхая.
Польза в ней себе какая? А другой ей будет рад.
Сам себе что сделать можешь? Только сердце растревожишь.
А захочешь, мне поможешь. С братом братски будет брат.
Где ты быть ни пожелаешь, там и будь себе как знаешь: —
Мудро сердце, — отдыхаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74