Он писал до тошноты, забыв обо всем на свете. Только когда у него
заломила спина, заболели отвыкшие от писания глаза и пальцы свело
судорогой до такой степени, что они уже не держали, наверное, сотую за
сегодняшний день сигарету, Ян пришел в себя, увидел, что за окном уже
темнеет, и тут же услышал, что, оказывается, в его дверь давно стучат.
Судя по характеру стука, это была его родная дочь Джулия. Обычно в
пансионе "Голубая роза", если не считать мадам Лэст, стучаться в номер к
соседу было не принято. Более того, это считалось дурным тоном среди
постояльцев. Торговцы наркотиками, сутенеры, гангстеры местного масштаба
если уж и стучали к кому-нибудь в номер, то непременно посреди ночи,
причем не рукой, а ботинком или каким-нибудь увесистым подручным предметом
типа бутылки или рукоятки пистолета. Воры же и проститутки не стучались
никогда.
Полгода назад, когда Рамиров обретался в состоянии жуткого
алкогольного "штопора", выражаясь языком бомжей и завсегдатаев пивных
точек, он впервые услышал этот стук в свою дверь. Пока Ян раздумывал, чем
бы запустить в того, кто войдет в его "берлогу", дверь распахнулась, и на
пороге вырисовалась стройная девичья фигурка, чем-то смахивающая на
сказочную фею. Рамиров настолько был поражен предательством его,
несомненно, омраченного белой горячкой, сознания, что немедленно вырубился
и очнулся лишь на следующие сутки. Оказалось, однако, что фея и не думала
исчезать. Напротив, за это время она успела трансформировать дикий хаос
холостяцкого быта, при котором грязные носки почему-то хранятся в поддоне
холодильника, а стопы раскрытых книг соседствуют с импровизированной
пепельницей в виде наполовину опорожненной пивной банки, в почти идеальный
порядок. Воздух был чист и свеж, от стола доносился аппетитный запах, все
обозримые предметы одежды были выстираны и выглажены...
В ходе последующей беседы девушка призналась Рамирову, что является
его родной дочерью, что зовут ее Джулией, но можно и называть просто
Джилькой, кратко пересказала свою биографию и попросила разрешения время
от времени наведываться "к папхену в гости".
Рамиров был так потрясен происходящим, что не посмел сформулировать
вслух два мучивших его вопроса: во-первых, зачем он ей нужен, человек,
которого она никогда в жизни до этого не видела, который, если судить
только по рассказам Юлии, бывшей жены, был грубым негодяем, убивавшим
других людей и не совершившим в жизни ничего путного? А во-вторых, как она
сумела найти его спустя столько лет?!.
С тех пор Джилька приходила к Рамирову так часто, что постепенно он
привык к ней и полюбил запоздалой отцовской любовью. Именно из-за нее он
окончательно бросил пить. Джилька заканчивала колледж по какой-то там
лингводидактике, и Рамиров намеревался принять самое активное участие в ее
дальнейшей судьбе.
В этот визит Джилька была задумчива. Они поужинали вместе принесенной
ею пиццей с грибами, запили пиццу чаем и сидели, не зажигая света, в
наступивших сумерках.
- Что-нибудь случилось, дочка? - спросил немного погодя Рамиров. -
Какая-то ты сегодня не такая...
Вместо ответа она протянула Рамирову пачку плотных листов, так что
ему все-таки пришлось встать и зажечь тусклую люстру с абажуром
обывательской расцветки.
Это были фотографии, с которых на Яна глянуло в разных ракурсах еще
совсем не старое, сохранившее миловидность, но уже нажившее горькие
морщинки невзгод женское лицо. Юлия...
- Почему ты никогда не расспрашиваешь меня о маме, па? - тихо
спросила Джилька.
- Эта тема для меня закрылась еще "дцать" лет назад, - сам не зная
почему, резко ответил Рамиров.
- Но почему? У тебя что - есть другая женщина? Или... или ты тогда
разлюбил маму?
- Послушай, - сказал Рамиров, - а ты... одним словом, она знает?..
Ну, что ты бываешь у меня?
Джилька долго молчала, потом проронила глухо:
- Знаешь, па, последнее время она слишком часто плачет. Ночью, в
подушку, так, чтобы я не слышала... Она ведь все-все знает про тебя. И все
еще любит... Честное слово, она любит тебя! Может быть, ты как-нибудь
придешь к нам... в гости?
Рамиров подошел к окну и долго наблюдал, как мрак снаружи разрывают
вспышки световой рекламы изобилующих поблизости баров, публичных домов и
казино.
В голове его стучали неизвестно где и когда услышанные строчки
стихов: "Разломается все, что изношено... разобьется, рассыплется в
прах... Но останется тяжкою ношею чье-то счастье в моих руках".
Однако дочь, видимо, расценила его молчание категорически-однозначно.
За спиной Рамирова выстрелом хлопнула дверь, и он услышал удаляющийся по
коридору топот каблучков.
Идиот, обругал себя Ян и рванулся вслед за Джилькой, вопя на весь
пансион:
- Джилька, постой! Вернись, я прошу тебя!..
Но ее уже и след простыл, только колыхались, встревоженные
стремительным ее порывом, кружевные занавески на окне коридора - гордость
мадам Лэст, считавшей, что именно они могут превратить любой бордель в
пансион.
Из номера в конце коридора, где уже несколько дней проживали весьма
подозрительные люди, показалась чья-то синяя, пьяная, опухшая физиономия и
что-то невразумительно просипела вслед Рамирову.
Ян выскочил на "парадное" крыльцо пансиона и огляделся, однако
фигурки дочери не было видно. Он уже собирался вернуться восвояси, как
вдруг услышал из-за угла соседствующей с пансионом аптеки сдавленный
возглас, и тревожное предчувствие заставило его вздрогнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89