Рано утром снова звонок. Мама отвечает. Через несколько минут она стоит одетая у моей кровати, говорит со мной. Она едет в Иерусалим, надо позвонить директору и сказать ему, что сегодня она не придет в школу. Я киваю головой и снова засыпаю. Просыпаюсь в восемь. Дом пуст. Я встаю, опускаю все жалюзи в доме, отключаю телефон. Нет школы, нет родителей – нет ничего… Возвращаюсь в кровать и снова засыпаю. Сон вернулся ко мне. Доброе утро…
Адам
Медленное такое передвижение. Мне казалось, я слышу тихую музыку. Я просто начал медленно идти, чтобы увести его оттуда, а он тащился за мной, шляпа сдвинута назад, он говорит и рассказывает, а я все боюсь, что он вдруг возьмет и сбежит от меня, иду бок о бок с ним, слегка касаюсь его плеча, вывожу его на улицу. Солнце уже светит вовсю, люди торопятся на молитву. Я изо всех сил стараюсь не спугнуть его. Три мальчика идут за нами, они разочарованы тем, что их поездка не состоялась, а он словно забыл о них. Увлечен своим рассказом. И вот мы уже за пределами района религиозных, идем по Новому городу, по старой улице Мамила, мимо древнего мусульманского кладбища, а дети боятся выходить за пределы своего района, останавливаются и зовут его, но он отмахивается от них: «Потом, не сейчас» – и продолжает идти со мной.
Теперь я начинаю рассказывать, как мы искали его, об армейском управлении, где ничего о нем не знают, пока ничего не говорю о восставшей из мертвых бабушке, Асино имя даже не упоминаю. Рассказываю только о наших ночных поисках. А ему, сразу видно, приятно слушать мой рассказ, улыбается про себя, глаза блестят, он даже положил руку мне на плечо и продолжает тащиться за мной.
Мы идем мимо гостиницы «Малех Давид», через сады ИМКА, спускаемся по маленькой улочке к гостинице «Мория», и через большие окна гостиницы я вижу накрытые к завтраку столы. Запах кофе, поджаренного хлеба. Мы стоим у просторного входа, против стеклянного турникета. Я говорю ему:
– А бабушка твоя пришла в сознание, вернулась домой…
Он схватился за стену, чуть не упал, рассмеялся.
– А я спешил приехать. Это дурацкое наследство…
– Давай зайдем, выпьем что-нибудь.
– Не впустят нас…
И действительно, швейцар остановил нас – странную пару, совершенно не подходящую для фешенебельной гостиницы: религиозный в черной одежде, с пейсами и бородой, в спортивных ботинках на ногах и грузный работяга в замасленной рабочей одежде. Я вытащил бумажку в сто лир и протянул ее швейцару: «Нам только немного позавтракать». Он ловко схватил деньги, отвел нас в боковой коридор, позвал метрдотеля, который подошел к нам, чувствуя себя неловко, быстро взял вторую синенькую, протянутую мною, и, ничего не говоря, повел нас в маленькую, но хорошо обставленную комнату, всю покрытую коврами, и закрыл за нами дверь.
Этот завтрак обошелся мне в триста лир, но я уже давно перестал считать деньги.
Он сказал, что не голоден, и я не стал заставлять его есть. Сидит около меня, жует свои пейсы и смотрит, как я уничтожаю маленькие свежие булочки. Как бы в рассеянности протягивает руку и начинает собирать крошки со скатерти, играет ими.
– Что это за пост? – спрашиваю я.
– Семнадцатое число месяца таммуз, день, когда была пробита и разрушена стена.
– Но ведь ее снова построили, – я показываю ему на серую стену Старого города, которая видна сквозь занавеску.
Он даже не смотрит, улыбается смущенно.
– Это не та стена…
Он улыбается. Эта его мягкая, милая улыбка. Пожимает плечами, невнятно бормочет, что не хочет есть. И вдруг начинает интересоваться Асей, наконец-то. Я уж было подумал, что он забыл ее. Спрашивает, как она жила в его отсутствие, а я осторожно рассказываю ему о ее работе, о ее тоске. Он слушает, глаза его закрыты.
– Но как вы нашли меня?
Я кладу на стол кусок смятого железа, с которого сцарапана краска, голубого железа, ставшего мягким из-за того, что я все время вертел его в руках. Рассказываю ему об аварии.
Он вспомнил о ней, улыбнулся:
– Чуть не убил меня этот сумасшедший старик.
Обернувшись, я вдруг с удивлением замечаю за оградой тех трех мальчишек из религиозного района, они выглядывают из кустов, машут руками, кричат что-то, бросают камешки в окно. Я быстро встаю, иду к двери, нахожу швейцара, даю ему пятьдесят лир и жалуюсь на маленьких настырных преследователей. Потом звоню домой. Шесть утра. Звонок не успел еще зазвенеть, а Ася уже сняла трубку. Я сообщаю ей основное, она решает приехать немедленно. Я возвращаюсь в комнатку. Он сидит и жует булочку, которую я не доел. Я заказываю еще один завтрак.
За оградой швейцар поймал одного из мальчишек, отобрал у него шапку, воюет с ним.
Он выпивает кофе, съедает два яйца всмятку.
– А я думал, что вы уже и думать обо мне забыли…
Вдруг до меня дошло, что еще больше, чем я хочу удержать его, он держится за меня, боится, что я оставлю его, верну обратно. Я выскакиваю ненадолго, заказываю комнату, снова сорю деньгами направо и налево, неизвестно зачем, даю официантам и швейцару. Возвращаюсь в комнатку за ним. Он уже прикончил все, словно невесть сколько постился, вылизал масло, блюдце из-под варенья, в его бороде застряли остатки желтка. Я увожу его, мы идем по вестибюлю, где полно американских туристов, на нас смотрят с любопытством, провожают улыбками. Метрдотель впускает нас в комнату на первом этаже. Он устраивается в одном из кресел, с удовольствием откидывается.
– Снова я удираю, как тогда, в пустыне… А за окном потрясающий вид Старого города.
Мебель обита сиреневым материалом приятного оттенка, занавески тоже лиловые, ковер – фиолетовый. Он снимает пиджак, сбрасывает ботинки, расхаживает в носках, заходит в ванную, моет руки, вытирает их душистыми бумажными салфетками, включает радио, музыка словно окутывает нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134