Я снова заработал вилкой и ножом, уткнувшись в тарелку, ем один, и вдруг возник передо мной образ Аднана, как лежит он в земле с закрытыми глазами и идет дождь. Они переглянулись и тоже начали есть.
Ужин продолжался. Дафи рассказала что-то о своей подруге и ее родителях и что сказал ей сегодня учитель математики. Снова убрали тарелки и принесли блюдца с мороженым, наверно, осталось у них с лета. Я съел и его с хлебом, а что тут такого?
Но вот ужин закончен, Дафи уселась против телевизора, меня тоже усадили к экрану на одно из кресел, в моей пижаме и ее домашних туфлях. Я уже и забыл стесняться. Словно я член семьи. Даже в уборную пошел и вернулся. Шли уже передачи на иврите, сначала пели субботние песни, а потом говорили и спорили и снова пели песни, на этот раз для стариков. А я еще ничего не знал о предстоящей ночной работе. Можно сказать, забыл о ней, а может, и Он забыл. Во всяком случае, так казалось. Адам тоже смотрел телевизор и одновременно читал газету, а вернее, не делал ни того ни другого, просто немножко дремал. Девчонка уже, наверно, с полчаса говорит по телефону, женщина моет посуду на кухне, и только я в своей пижаме продолжаю смотреть телевизор, по которому передают песни Второй алии, в том числе одну песню, слова которой мне знакомы.
Голова у меня уже почти падала, я с трудом крепился, но все-таки уснул под звуки песен, очень уж устал от этого необычного и чудесного дня. А в одиннадцать увидел склонившиеся надо мной смеющиеся лица, телевизор уже не работал, часть ламп погашена, они подняли меня и отвели, сонного, в комнату, заставленную книгами, уложили в мягкую белую кровать, а Адам сказал: «Я тебя скоро разбужу, и мы отправимся» – и укрыл меня одеялом.
«Так все-таки будет ночная работа», – подумал я, снова засыпая.
Около двух он разбудил меня, в доме было совсем темно. Сначала я ничего не соображал и заговорил с ним по-арабски. Он засмеялся и сказал: «Проснись, проснись» – и дал мне мою одежду, сухую и затвердевшую. Я оделся в темноте, а он смотрел на меня. На нем была другая, не рабочая одежда, меховая шапка и черная меховая куртка, он был похож на настоящего медведя. Мы вышли из темной квартиры, освещенной лишь двумя свечками, которые еще горели на убранном столе, и мне уже тогда пришло в голову, что с этой ночной работой что-то нечисто.
На улице не было ни души, моросил холодный дождь. Я не знал, куда он едет, но понял, что мы спускаемся в направлении Нижнего города. Он остановился в маленьком переулке, выключил мотор, вышел из машины и велел мне дожидаться внутри, а сам исчез на некоторое время, потом вернулся и позвал меня за собой. Я шел за ним, а он казался очень напряженным, словно какой-то преступник. Неужто он по ночам занимается взломом квартир, неужто ему недостаточно доходов от гаража? Мы вошли в маленький тупик, и он остановился у большого старого арабского дома, все окна в нем были темными, он взял меня за плечи, показывает на окно на втором этаже и говорит шепотом: «Поднимись туда, открой ставни и залезь в квартиру, света не зажигай, подойди к входной двери и открой мне ее».
Так вот для чего был весь этот ужин, и пижама, и все эти милые разговоры. Мне хотелось плакать от тоски. Если бы папа знал! Один сын уехал за границу, другой террорист, а младший взламывает квартиры по ночам. Очень удачная семья. Но я молчал, что я мог сказать ему? Уже поздно. Он дал мне большую отвертку, чтобы отогнуть задвижки ставен, и сказал: «Если кто-нибудь появится, я тебе свистну, а ты постарайся убежать».
– Что свистнешь?
– Какую-нибудь песню… какую ты знаешь?
– «Золотой Иерусалим».
Он рассмеялся. Но мне совсем не до смеха, я молчу, не двигаюсь с места, грустно смотрю на него. Тогда он сказал: «Не бойся, там никого нет, это квартира моего друга, который ушел на войну, и мне надо найти там его бумаги…»
Я продолжал молчать, от такого глупого вранья мне стало стыдно за него. Тогда он настойчиво сказал: «Ялла…»
И я пошел. Он стоял на противоположной стороне переулка и смотрел. Я стал искать в стене выступы, чтобы зацепиться. Стена была мокрой и вонючей. Разрушающийся арабский дом. Поднявшись приблизительно на полтора метра, я ухватился за старую и ржавую канализационную трубу и начал взбираться по ней, то и дело соскальзывая. Влезать было совсем не просто, я мог сорваться и переломать себе кости, к тому же дождь все усиливался, но после вчерашнего никакой дождь меня не страшил. И так постепенно я добрался до окна и встал на узкий карниз. Сверху гляжу – он следит за мной. Я надеялся, что он передумает в последний момент, но он сделал мне знак продолжать. Я попробовал открыть ставни, почти такие же, как в нашем доме, подсунул отвертку и поднял задвижку. Но когда я стал их открывать, раздался ужасный скрип, словно сработала сигнализация, наверно, тысячу лет не смазывали петли. Ставни медленно распахнулись, окно было закрыто, но не до конца, как будто его захлопнули второпях. Я слегка толкнул его, и оно открылось. Еще секунда – и я внутри темной комнаты. Я снова посмотрел на улицу, но его там уже не было.
Затхлый запах давно непроветриваемого помещения, паутина щекочет лицо. Я постепенно привыкаю к темноте. Мужская одежда валяется на кровати, груда старых носков в углу. Дверь комнаты была закрыта, я открыл ее и вышел в маленькую прихожую, толкнул другую дверь и оказался в большой и грязной кухне. Там было полно посуды и пакетов и что-то варилось на маленькой керосинке. Вот когда я действительно испугался. Здесь кто-то есть. Я быстро вышел из кухни и толкнул еще одну дверь – уборная, еще дверь – ванная, еще дверь – это был балкон, который снова вывел меня в ночь, к близкому морю, передо мной открылся совсем другой вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134