Молитвы и размышления. Как и монахини, Лорна уделяла много времени и тому и другому, и делала это добровольно без всякого давления. Никто не наказывал ее, не ругал не осуждал за ее нынешнее положение. Она была окружена женщинами, чье исключительное спокойствие, похоже, начало передаваться и ей, Большинство монахинь были похожи на сестру Марл: ходили тихо, в их улыбках светилось внутреннее спокойствие. Эти люди были так непохожи на Гидеона и Лавинию Барнетт! Занимались они самыми обычными делами: изготавливали свечи, плели кружева, шили одежду, пекли хлеб. Аскетические условий жизни исключали зависть и желание пощеголять друг-перед другом, тогда как подобные чувства были очень сильны в том обществе, в котором росла Лорна. Ей доставляло огромное удовольствие быть самой собой, а не такой, какой ее хотели видеть другие, — симпатичной, остроумной девушкой из богатой семьи, разодетой в роскошные платья и очаровывающей самых завидных женихов.
А в монастыре Святой Сесилии она была просто Лорной Барнетт, дитем Господа.
Ноябрь сменился декабрем. В общем зале монастыря перед гипсовыми статуями младенца Иисуса, Марии и Иосифа появились подстилки из сена. Общий зал стал любимым местом Лорны, с его сверкающими стеклами окон, часть которых выходила во двор, а другая часть на противоположную сторону, на сельский пейзаж. Умиротворяющая улыбка младенца Иисуса встречала каждого, входившего сюда. Лорна задумчиво смотрела на него, спрашивая, что же ей делать. Но ответа не получала.
В общем зале имелось старинное пианино, оно стояло в глубине, перед окнами, выходящими на покрытые снегом холмы. Лорна частенько играла на нем, и его резкие металлические звуки напоминали скорее звуки клавесина, а не фортепьяно. Монахини входили в зал и сидели молча, слушая ее игру. Иногда просили что-нибудь спеть, некоторые засыпали под ее музыку.
Сестра Тереза научила Лорну ухаживать за цветами.
Сестра Марта научила замешивать тесто для хлеба.
Сестра Мэри-Фейт научила шить.
Декабрь сменился январем. И Лорне стала уже тесна ее одежда. Она сшила два простеньких платья которые слегка отличались от платьев монахинь, — коричневые, из домотканого сукна, длинные, из-под них выпирал уже заметный бугорок ее живота.
Январь сменился февралем, монахини катались на коньках по замерзшему ручью за монастырем. Их корова, прекрасное светло-коричневое существо по кличке Благоразумная, родила очаровательного светло-коричневого теленка, которого назвали Терпеливый. Лорна часто сидела в коровнике с животными, где теплый, духовитый воздух напоминал ей лодочный сарай, в котором они с Йенсом провели лето вместе с «Лорной Д».
Лорна не писала ему, потому что регулярно, каждую неделю получала от матери письма, в которых та настоятельно требовала выбросить из головы идею о новой встрече с Йенсом Харкеном. Она призывала примириться с мыслью, что ребенка нужно оставить в монастыре, молить Господа о прощении за свой постыдный грех, а еще молиться, чтобы никто из их знакомых не догадался об этом, когда все закончится.
Лорна не писала никому, за исключением тети. Агнес. Только тете она могла высказать свою боль, рассказать о мучительном решении, которое предстоит принять. Она призналась тете, что не пишет Йенсу потому, что ей требуется время обдумать слова матери и принять решение, которое причинило бы как можно меньше боли всем окружающим. И еще, Лорна спросила в письме у тети Агнес: «Что слышно о Йенсе?»
В ответ тетя сообщила, что он устроился на зиму жить в хижине Тима, построил по соседству мастерскую, где уже начал работу над новой яхтой, правда, она не знает, по чьему заказу.
Лорна вновь и вновь перечитывала эти слова, сидя у окна и глядя вдаль. К горлу подступил комок. Над заснеженными полями она видела его лицо, в шуме ветра слышала его голос, представляла в своем воображении их новорожденного ребенка.
Но одна мысль неустанно преследовала ее и удерживала от того, чтобы написать Пенсу: «А может быть, мама права».
Глава 15
После изгнания Лорны отношения между хозяином и хозяйкой гранитного дома на Саммит-авеню стали еще более натянутыми, чем обычно. Дети постоянно задавали вопросы, почему Лорну отправили в католический колледж, а когда Лавиния пыталась рассказать Гидеону о монастыре, он сжимал губы и заявлял, что занят.
Как-то вечером, незадолго до Рождества, Лавиния ждала в спальне, пока Гидеон готовился ко сну. Городской дом был построен задолго до коттеджа на озере, поэтому в нем не было водопровода и ванной. Лавиния дождалась, пока Гидеон вышел из-за ширмы, закончив туалет, его спущенные подтяжки напоминали перевернутые радуги.
— Я хотела бы поговорить с тобой, Гидеон, — начала Лавиния.
— О чем?
— Сядь, Гидеон… прошу тебя.
Он перестал расстегивать рубашку, прошел и сел напротив жены на маленький, неудобный стульчик, стоявший возле круглой печки.
— Я думал, ты уже спишь.
— Нет, я ждала тебя. Нам нужно поговорить о Лорне.
— За Лорной хорошо присматривают. О чем тут еще говорить?
Гидеон вознамерился встать. Но Лавиния подалась вперед и остановила его, взяв за руку.
— Ты чувствуешь себя виноватым… я понимаю, но мы сделали то, что должны были сделать.
— Я вовсе не чувствую себя виноватым!
— Нет, чувствуешь, Гидеон, и я тоже. Думаешь, мне хотелось оставлять ее там? Думаешь, меня не беспокоит, что кто-то может узнать обо всем, несмотря на принятые нами меры предосторожности? Но мы пошли на это ради ее будущего и должны помнить об этом.
— Хорошо, хорошо! — Гидеон всплеснул руками. — Согласен, но больше не хочу говорить об этом, Лавиния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130