Лавиния вскинула глаза. Да, конечно, как и остальные дамы ее круга, она могла быть только супругой своего мужа, и уж одно это обеспечивало ей высокое положение в обществе. Другое дело — домашний очаг: здесь она была царицей и безраздельно правила всем — прислугой, хозяйством и прочим. Вот почему неловкость лакея так задела ее самолюбие, и она только коротко бросила:
— А где Честер?
— Ушел домой, мэм. У него отец болен.
— А Глиннис?
— У нее зубы заболели, мэм.
— А ты сам-то кто будешь?
— Йенс Харкен, мэм, слуга для разовых поручений на кухне.
Лицо Лавинии вспыхнуло. Ничего себе, случайный человек на праздничном приеме! Интересно, знает ли об этом домоправительница! Она еще раз сердито взглянула на молодого человека, пытаясь вспомнить, не видела ли она его когда-нибудь раньше, затем отрывисто приказала:
— Сними крышку.
Как только он убрал крышку, ее глазам во всем великолепии предстала жареная дикая утка, поданная с артишоками и брюссельской капустой и обрамленная затейливым овалом запеченного картофельного пюре.
Едва взглянув на это истинное произведение искусства, Лавиния ткнула утку вилкой и бросила Йенсу:
— Иди работай.
Он медленно прошел через крутящуюся дверь, затем бросился бежать во всю прыть, пересек длинный холл, проскочил вторую крутящуюся дверь и наконец оказался на кухне.
— Черт возьми, четырнадцать футов коридора — целый тоннель, и только лишь для того, чтобы запахи, видите ли, из кухни не попадали в столовую! Ну, разве эти богачи не идиоты!
Хальда Шмитт, главная кухарка, скомандовала, дав ему в руки два очередных блюда:
— Бегом!
Более восьми раз пробегал Йенс этот коридор, переводя дух только в столовой, когда ставил блюда на стол перед гостями. Каждый раз, попадая в столовую, он мог слышать обрывки разговоров о сегодняшних гонках, почему именно яхта Барнетта «Тартар» проиграла регату, и почему можно было уверенно говорить о победе в будущем, и в чем же именно коренилась причина нынешнего поражения — то ли в сопротивлении движению яхты и парусах, а может быть, в неправильном распределении балласта и управлении шкипера. О, желание обойти «Миннетонку» было таким страстным, что они буквально помешались на идее с парусами и громко обсуждали ее.
И Йенс Харкен был единственным человеком, кто знал об этом и о том, что они собирались предпринять.
— Хальда, скорее найди мне лист бумаги! — крикнул он, ворвавшись в кухню с двумя последними крышками.
Хальда перестала облизывать формочку от мороженого:
— Ишь ты какой, бумаги! Чего это ради она тебе вдруг понадобилась?
— Ну, пожалуйста, скорее найди бумагу и карандаш, конечно. Моя смена уже кончилась, и я теперь появлюсь здесь только завтра, так что не задавай лишних вопросов.
— Да уж, конечно, чтобы потом остаться без работы, — усмехнулась немка, накладывая мороженое в вафельные стаканчики. — Я все-таки не могу понять — зачем тебе нужна бумага и карандаш?
— На, поставь в холодильник, — приказала она второй кухарке, которая взяла тарелку с десертом, поместила ее в металлический ящик, доверху наполненный колотым льдом, и закрыла его.
Йенс кинул крышки от блюд в цинковую раковину, одним махом пересек душную кухню и, оказавшись рядом с поварихой, сжал ее пухлые красные щеки в ладонях:
— Миссис Шмитт, ну, пожалуйста, где бумага?
— Ну, знаешь, Йенс Харкен, ты самая большая зануда, какие только бывают, — невозмутимо ответила она. — Ты что, не видишь, что я должна вынуть из формочек десять порций мороженого, пока мадам не позвонила, чтобы подали десерт?
— Давай мы тебе поможем! — Йенс умоляюще взглянул на двух служанок, Раби и Колин, и сам схватил вафельный стаканчик. — Сколько нужно класть мороженого?
— Э, нет уж, ты только все испортишь, и вся моя работа пойдет насмарку. — Миссис Шмитт выпустила из рук формочку и спокойно продолжала. — На стене висит листок для домоправительницы, ты можешь спокойно оторвать себе клочок, хоть я и не понимаю, зачем тебе вдруг так срочно понадобилось что-то записывать во время важного приема, который и бывает-то раз в году!
— Ты права! Может быть, он и станет самым важным для меня в жизни приемом, и, если все именно так и случится, я обещаю тебе, моя дорогая и горячо любимая миссис Шмитт, беззаветную любовь и заботу!
Хальда Шмитт, как всегда, поддалась его обаянию, отчего ее щеки покрылись румянцем.
— Говори, говори, — пробормотала она, покрыв выемку от мороженого маленьким кусочком марли, не переставая наполнять вафельные стаканчики.
Йенс оторвал клочок бумаги и написал на нем печатными буквами: «Я знаю, почему вы проиграли регату, и смогу помочь выиграть ее в следующем году».
— Госпожа Шмитт, стойте! Дайте мне блюдо! — Он выхватил у нее из рук блюдо с десертом, положив на него записку, и накрыл ее одной из меренг так, чтобы был виден только один кончик. — Ну вот, а теперь клади сверху мороженое.
— Прямо на бумагу? Ты что, совсем спятил? Тогда мы уж точно оба потеряем работу! Кстати, а что там все-таки написано?
— Зачем тебе знать, что там написано? Положи сюда мороженое, и все!
— Ну, уж нет, Йенс Харкен, никогда в жизни, — твердо ответила миссис Шмитт. — Я — повар и отвечаю за все, что выносят из этой кухни, поэтому никогда в жизни ни один из этих десертов не подадут на стол с какими-то там записочками!
Он понял, что, если не расскажет ей, что написал в записке, она останется непреклонной.
— Ну ладно, это для мистера Барнетта. Я пишу ему, что знаю, как выиграть регату в следующем году.
— Ах, вот ты о чем, опять за свое: ты и твои лодки!
— Да, я не собираюсь всю жизнь оставаться кухонным мужиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130