Появилась сестра Деполь и взяла со стола подсвечник.
— Я отведу тебя в твою комнату. — Она взялась за одну ручку сундука, Лорна за другую. — О-ох! Какой тяжелый. Ты увидишь, что тебе здесь не понадобится так много одежды. Мы здесь живем просто и тихо, проводим время в молитвах и размышлениях.
— Но я — не католичка, сестра. Вам говорили об этом?
— Необязательно быть католичкой, чтобы молиться и размышлять.
По обе стороны коридора в верхнем этаже, уходившего в темноту, располагались двери. Пройдя половину коридора, сестра Деполь открыла одну из дверей по правой стороне.
— Вот твоя комната.
Лорна вошла и огляделась. Кровать, стол, стул, окно, распятие, аналой. Монашеская келья для молитв и размышлений.
Они присели на сундук. Монахиня зажгла свечу, стоявшую на столе, и повернулась к Лорне.
— Месса у нас в шесть часов, а завтрак в семь. Если хочешь, можешь посещать мессу, но для тебя это, естественно, не обязательно. Завтра после мессы кто-нибудь зайдет за тобой и проводит в трапезную. Спокойной ночи.
Спустя минуту Лорна уже лежала в темноте на спине на жесткой койке не шире детской кроватки. Руки она положила на живот, пытаясь уловить шевеление плода, которому суждено было в корне изменить ее жизнь. Простыни на постели были грубыми, но от них исходил запах свежести, как от дождя, одеяло шерстяное и тяжелое. Малышка, покоящийся в ее пока еще плоском животе, был, наверное, не больше чайной чашки. А есть ли он там вообще? Как он может там находиться, если совсем нет ощутимых доказательств его присутствия? Весь прошедший день показался Лорне театральной драмой, в которой она играла главную роль. Ей захотелось встать с этой койки, уйти из этого монастыря, уйти со сцены и прекратить весь этот спектакль. Она могла бы сесть на поезд, вернуться к Пенсу и рассказать ему, что играла главную роль в очень странной пьесе, где все сговорились разлучить их и отнять у них их ребенка. Но она вернулась, она счастлива, и теперь они могут пожениться.
Однако воспоминания о слезах матери прервали мечтания Лорны и вернули ее к жестокой действительности. Слезы Лавинии заставили Лорну впервые осознать, какие неприятности доставил ее родителям этот ребенок. Она вспомнила слова матери о жестокости людей по отношению к детям, рожденным вне брака, и о печати позора, которая вечно будет лежать на семье этого ребенка. До этого момента все виделось ей в розовом свете, она мечтала о том дне, когда она, Йенс и их ребенок будут одной семьей, словно реакция общества на это не имела никакого значения. Но все было иначе. И только теперь, разом повзрослев, Лорна признала то, что отрицала раньше.
На следующее утро тихая, смиренная монахиня сестра Марл зашла к Лорне. Уголки губ у сестры Марл были приподняты, что придавало ее лицу своеобразное выражение — не улыбка, не усмешка, а этакое блаженство и внутреннее умиротворение. Она вошла в комнату Лорны и остановилась в ожидании, сцепив руки в широких рукавах черной рясы. Лорну она назвала «дорогое дитя».
— Дорогое дитя. Не бойся. Господь позаботится о тебе, как заботится о всех своих детях. — Когда они вышли в коридор, сестра Марл сказала: — Вот сюда, дорогое дитя. Ты, должно быть, ужасно проголодалась. — И уже в трапезной вновь обратилась к Лорне: — Садись, дорогое дитя, подожди, пока мать-настоятельница прочтет молитву.
Лицо матери-настоятельницы было сморщенным, будто куча белья, вывешенная сушиться на короткой веревке. И вся она была белая, как напрестольная пелена, свисавшая с ее сложенных рук. Даже не взглянув на Лорну, мать-настоятельница осенила монахинь крестом, и они вместе затянули молитву, совсем непонятную Лорне. Монахини не пели, но их голоса сливались, словно в церковном гимне. Двигались они медленно, а усаживаясь перед своими тарелками, закатывали широкие рукава ряс, чтобы они не мешали трапезе. Пища была самой простой: острые колбаски, пикантный сыр, грубый белый хлеб несоленое масло, холодное молоко, горячий кофе.
Сестра Марл сообщила о Лорне необходимые сведения.
— Нашу молодую гостью зовут Лорна. Она приехала сегодня ночью из Сент-Пола, штат Миннесота и пробудет с нами, наверное, до начала лета. Она не католичка, так что незнакома с нашими обрядами. Сестра Мэри-Маргарет, я попрошу тебя после завтрака показать ей, где у нас кухня и молочная, я уверена, ей часто будет хотеться парного молока.
Хотя сестра Марл изъяснялась на хорошем английском, большинство монахинь говорили с немецким акцентом, а между собой и вовсе по-немецки. К удивлению Лорны, они часто смеялись, а иногда и поддразнивали друг друга. Во время завтрака каждая из монахинь по крайней мере хоть раз обратилась к Лорне, называя ее по имени и сообщая различные сведения о жизни в монастыре, о том, что будет приготовлено на ужин, где Лорне надлежит оставлять грязное белье. После окончания завтрака никто из них не предложил Лорне помолиться или посетить мессу, никто даже не упомянул о ее будущем ребенке.
Монастырь находился среди поросших лесом холмов, в отдалении виднелись фермы. Комната Лорны выходила на противоположную от главного двора сторону. Из окна был виден замерзший ручей, леса и поля, тянувшиеся к горизонту, иногда мелькали пасшиеся в загонах лошади. Лорна много времени проводила у окна и разглядывала пейзаж, сидя на жестком стуле и положив руки и подбородок на каменный подоконник.
Как оказалось, монастырь Святой Сесилии представлял собой убежище для удалившихся от мирской жизни монахинь и приезжавших сюда на короткое время сестер из близлежащих штатов, где они предавались молитвам и размышлениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130