Понимаешь? Женщины неизменно стояли за всеми правительственными кризисами и войнами.
— Но…
— Да? Почему ты смотришь на меня таким образом? Ты разочарован?
— Я понимаю.
— Разумеется, понимаешь. Все обстоит так, как надо.
— Но позволь мне сказать!
— Разве я запрещаю?
— Ты обрушил на меня поток речей, не дав мне вымолвить и слова. Я пришел только для того, чтобы передать тебе пожелание матери. А ты…
— А я просто говорю, что никакие доводы не заставят меня пощадить Ёритомо. Больше ничего я не хочу говорить.
— Итак, ты непоколебим во мнении, что мать вмешивается не в свое дело и ей лучше заниматься воспитанием внуков или ухаживанием за цветами в молельне. Это я должен сказать матери?
— Да, и слово в слово. Может, это и жестоко, но что еще я могу сказать, когда она, Хэйкэ, просит помиловать Гэндзи.
— Не пойму, что тебя возмущает. Разве ты не простил военачальника Наритику по просьбе Сигэмори?
— Это было сделано в знак благодарности за его доброту к Сигэмори в то время, когда мой сын начал службу при дворе. Какую услугу оказал сын Ёситомо тебе или матери?
— Никакую. Но она верный последователь Будды и просит тебя о милосердии к ребенку.
— Милосердие? Ты не говорил ей, что мне чуждо подобное чувство?
— Нет, не говорил.
— И глупо поступил! Скажи матери еще одну вещь — Киёмори трудно быть добрым. Пощадив Ёритомо, я подвергну наш род бесчисленным опасностям. Неужели нам нужны новые конфликты?
— Я высказал все и не хочу больше поднимать этот вопрос снова.
— Лучше не приходи ко мне в другой раз с таким нелепым поручением.
Поздним вечером Ёримори отправился домой с тяжелым сердцем. Его ожидала мать с ответом от Киёмори.
— Бесполезно. Он отказался меня слушать. Киёмори в дурном настроении, он словно имеет зуб на ребенка. Он не стесняется в выражениях.
— Причина этого я?
— Кажется, он предубежден и против меня.
— Боюсь, это один из его недостатков.
— Так или иначе, он не должен быть таким грубым.
— Он не обнаружил каких-либо признаков смягчения своего отношения к Ёритомо?
— Лучше не поднимать больше перед ним этого вопроса. Ты только возбудишь и еще больше рассердишь его.

До 13 февраля оставалось несколько дней. Мунэкиё еще не сообщил Ёритомо, что его ожидает. Он ежедневно встречался с подростком. Его привязанность к Ёритомо и жалость к нему соответственно усиливались.
Юноша, редко высказывавший какие-либо пожелания, однажды попросил стражника позвать Мунэкиё. Тот вскоре пришел.
— Мунэкиё, принеси мне сотню маленьких дощечек кипариса и ножик.
— Дощечки и ножик? Что вы собираетесь с ними делать?
— Только что я считал дни. Уже прошел сорок девятый день с тех пор, как умер мой отец. Я хочу вырезать ихай [] для него и предложить какому-нибудь храму, чтобы там молились за упокой его души.
— Выполнить ваше пожелание не в моих силах, — произнес Мунэкиё, глубоко растроганный просьбой мальчика. — Заключенному не положено иметь нож. Боюсь, вам придется ограничиться чтением молитв.
Тем не менее Мунэкиё принес на следующее утро сто дощечек кипариса и кисточку. Ёритомо теперь занимался каждый день тем, что писал на них посмертные буддистские имена отца.
Когда Арико узнала об этом от Мунэкиё, она почувствовала острую жалость к подростку и еще больше укрепилась в стремлении спасти Ёритомо. Женщина была убеждена, что добродетель вознаграждается, а Хэйкэ ничего не потеряют от акта милосердия. Этого требовала, по ее мнению, и душа Тадамори. Убедив себя в своей правоте, Арико отправилась в поместье Рокухара. Когда Киёмори узнал о прибытии мачехи, то стиснул челюсти в преддверии неприятного разговора.
Вскоре пришла служанка с сообщением, что ее госпожа хотела бы встретиться с ним в молельне.
Киёмори вновь оказался в гнетущей атмосфере и поприветствовал мачеху с сумрачным видом.
— Киёмори, во имя милосердия, выслушайте мою речь.
— О Ёритомо, сыне Ёситомо, не так ли? — откликнулся он.
— Да, прошлой ночью…
— Ёримори уже рассказывал мне об этом, но…
— Милосердие возможно?
— Невозможно. Это настолько серьезный вопрос, что я просил бы вас не вмешиваться.
Киёмори был возбужден. Фактически первый раз он возразил Арико. Когда же он увидел, как она пытается незаметно смахнуть слезу, его сердце дрогнуло. Киёмори отвел свой взгляд в смущении.
Мачеха глубоко вздохнула.
— Если это должно случиться, когда вашего отца нет в живых…
Арико так долго задерживала завершение фразы, что вывела из терпения Киёмори. Он холодно парировал:
— Вы, как всегда, несправедливы ко мне.
— Если бы ваш отец был жив, сомневаюсь, что вы бы разговаривали со мной в таком тоне. Киёмори, когда я думаю о вашем будущем, я могу испытывать только горечь.
— Повторяю, вы несправедливы ко мне. Разве я не почитал вас как свою собственную мать? Когда я давал вам повод печалиться? Я только просил вас воздержаться от вмешательства в это дело.
— И вы все еще не хотите выслушать меня?
— Подумайте сами! Предоставление свободы таким людям, как военачальник Наритика, ничего не меняет. С сыном воина, таким, как Ёритомо, поступают по-другому.
— Разве вы не сын воина?
— Тем больше оснований покончить с ним. И вот почему. Детеныш леопарда не изменит своей природы. Сегодня его холишь и ласкаешь, а завтра он выпустит свои когти и клыки.
— Он скорбит по своему покойному отцу и желает стать монахом — бедное дитя!
— Не будем говорить об этом больше. Ступайте в женские покои. Лучше позаботьтесь о вашей внучке.
— Вы, разумеется, любите своих детей?
— Люблю до безумия.
— Ёритомо — сын Ёситомо. Помните, после смерти жизнь не прекращается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188