Оставшись присматривать за домом, Укон отправила с госпожой Дзидзю.
Сев в ладью, одну из тех, на которые девушка смотрела с утра до вечера, думая: «Что за непрочное пристанище», они поплыли по реке, и сердце ее сжалось от неизъяснимой тоски – словно волны уносили их к каким-то далеким, неведомым берегам. Испуганная, девушка прижалась к принцу, и он взглянул на нее с умилением. В предрассветном небе сияла луна, озаряя чистую водную гладь.
– Померанцевый остров, – сказал лодочник, на некоторое время останавливаясь у берега, чтобы они могли полюбоваться пейзажем. Остров казался большим утесом, покрытым вечнозелеными деревьями с развесистыми, причудливыми кронами.
– Взгляните, – воскликнул принц, – ведь это всего лишь деревья, но как ярка их зелень, ей не страшны и тысячелетия…
Нет, никогда
Не нарушу здесь данной клятвы.
Померанцевый остров
Вечно зелен, а я навечно
Отдаю свое сердце тебе.
«Какое странное путешествие!» – подумала девушка.
– Даже если навечно
Зеленым останется этот
Померанцевый остров,
Никому не дано проследить
Путь брошенной в волны ладьи, –
ответила она.
Принц был в восторге. Он не знал мгновения прекраснее этого утреннего часа, в целом свете не было женщины пленительней его возлюбленной.
Пристав к берегу, они вышли из ладьи. Не желая, чтобы госпожи касались чужие руки, он сам вынес ее и, поддерживаемый спутниками, вошел в дом. Те, кому случилось оказаться поблизости, смотрели неодобрительно. «Кто эта женщина, ради которой господин совершенно забыл о приличиях?» – недоумевали они.
Дом, куда привел принца Токиката, был довольно невзрачным, временным строением, стоявшим на земле его дяди, правителя Инаба. В покоях недоставало многих предметов обстановки, грубые плетеные ширмы, каких принц никогда и не видывал прежде, мешали ветру свободно гулять повсюду, а у изгороди белели пятна нерастаявшего снега. Не успели они войти, как небо потемнело и снова густыми хлопьями повалил снег. Однако очень скоро тучи рассеялись и в солнечных лучах засверкали свисающие со стрехи сосульки.
При дневном свете девушка показалась принцу еще прелестнее. Он был одет весьма просто, дабы по дороге не привлекать любопытных взглядов, она же так и осталась, как была, в ночном одеянии, пленительно облекавшем ее тонкий стан, и сгорала от стыда при мысли, что возлюбленный, красотой которого она не уставала восхищаться, видит ее столь небрежно одетой. Однако укрыться от его взгляда было негде. Впрочем, тревожилась она напрасно. Наброшенные одно на другое пять или шесть мягких шелковых платьев белого цвета сообщали необыкновенное изящество ее облику. Будь они разноцветными, ее наряд вряд ли произвел бы на принца такое впечатление. Восторг его был тем более велик, что ни одна из женщин, с которыми он поддерживал близкие отношения, не представала перед ним в столь скромном наряде. Дзидзю тоже оказалась весьма миловидной молодой особой. «Неужели и она знает?» – смутилась девушка, увидев ее рядом с собой.
Принц же спросил: «А это кто?» И поспешил предостеречь: «Имени людям не открывай моего…» (68). Дзидзю была очарована.
Между тем сторож, в обязанности которого входило присматривать за жилищем, вообразив, что главным гостем является не кто иной, как Токиката, расточал ему всевозможные угождения, а тот, расположившись в смежных с принцем покоях, благосклонно принимал его услуги. Понизив голос и подобострастно кланяясь, сторож пытался втянуть Токикату в разговор, но тот отвечал весьма уклончиво.
– Гадальщики предрекли мне столь страшные несчастья, – говорил он, – что я принужден был покинуть столицу. Вас же я прошу не пускать сюда никого, ибо мне предписано строгое воздержание.
В этом уединенном жилище никто не мешал принцу до позднего вечера наслаждаться обществом своей прелестной возлюбленной. Радость его омрачалась единственно мыслью, что точно так же, с той же милой непосредственностью она принимала и Дайсё. Иногда, не в силах более сдерживать мучительной ревности, принц осыпал девушку упреками. Он поспешил сообщить ей о том, как предан Дайсё своей супруге, Второй принцессе, однако предпочел умолчать о случайно сорвавшейся с его уст песне, очевидно забыв, что это вовсе не делает ему чести.
Вечером Токиката принес им полученное от сторожа угощение и воду для умывания.
– Осмелюсь ли я утруждать столь важного гостя? – заметил принц. – Как бы вас не увидели…
Дзидзю, особа молодая и легкомысленно настроенная, никогда еще не чувствовала себя лучше. Весь день она провела с Токикатой и была весьма этим довольна.
Снег шел и шел не переставая, и, когда госпожа устремляла взор туда, где на противоположном берегу реки стоял ее дом, сквозь прогалы в тумане виднелись лишь ветви деревьев.
Склоны гор, словно зеркальные, сверкали в лучах вечернего солнца, и, любуясь ими, принц с увлечением рассказывал о том, с какими опасностями пришлось ему столкнуться по дороге сюда.
– Пробираясь к тебе
Сквозь снега на вершинах, по льду,
Сковавшему реки,
Не заблудился ни разу,
Но блуждала, тоскуя, душа.
Так, «хоть имею я коня…» (420) – проговорил он и, повелев подать тушечницу, которая оказалась на редкость невзрачной, принялся небрежно набрасывать что-то на листке бумаги.
«Смятенно кружась,
Ложатся снежинки на берег,
Становятся льдом.
А мне суждено растаять,
Не увидев конца пути», –
написала девушка, словно не веря в искренность принца, он же не преминул попенять ей за желание «растаять, не увидев конца пути». «В самом деле, зачем я так написала», – смутилась девушка и порвала бумагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124