Однако здесь, в Оно, ничто не напоминало о весне. Скованная льдом река по-прежнему была безмолвна, и вид ее располагал к унынию. Мысли женщины все чаще устремлялись в прошлое, и хотя ей казалось, что она сумела окончательно изгнать из памяти образ человека, который сказал когда-то: «Но блуждала, тоскуя, душа…»
«Печально смотрю
На снег, сокрывший от взора
Горы и долы,
А сердце стремится невольно
К ушедшим в прошлое дням», –
как-то написала она, по обыкновению своему в промежутках между службами упражняясь в каллиграфии. «Целый год прошел с того дня, как я умерла для всех, – думала она, вспоминая прошлое. – Помнит ли меня кто-нибудь?»
Однажды им принесли первую зелень в грубой, некрасивой корзинке, и монахиня сказала:
– У горных вершин
По проталинам собирают
Первую зелень.
На нее гляжу, уповая
На будущий твой расцвет.

– По окрестным лугам,
Пробираясь в снегу глубоком,
Первую зелень
Я хотела бы для тебя
Собирать еще долгие годы, –
ответила женщина, и монахиня была растрогана до слез: «Неужели она действительно так думает?»
– О, если бы я могла видеть вас в другом, более сообразном вашим летам обличье… – вздохнула она.
Недалеко от стрехи росла красная слива, такая же яркая и благоуханная, как в те давние дни. «Такая ль весна…» (440) – невольно подумалось женщине, и она почувствовала, что эта слива дороже ей всех остальных цветов. И не потому ли, что напомнила ей того, чьим ароматом она так и не сумела сполна насладиться? (511).
В последнюю ночную стражу женщина поднесла Будде священную воду. Призвав послушниц помоложе, она поручила им нарвать цветов, но, словно обидевшись, лепестки внезапно осыпались, благоухая сильнее прежнего.
Нет здесь того,
Кто когда-то задел рукавом
Эти цветы.
Отчего же такой знакомый
Источают они аромат?..
Внук старой монахини, правитель Кии, совсем недавно вернулся в столицу. Это был красивый мужчина лет тридцати, весьма уверенный в себе.
– Что нового произошло у вас за эти годы? – спросил правитель Кии, приехав навестить старую монахиню, а поскольку та, пребывая в старческой расслабленности, и ответить толком не умела, он почти сразу же перешел в покои младшей монахини:
– Увы, ваша бедная матушка совсем состарилась, – сказал он. – К сожалению, все это время я был далеко и не имел возможности заботиться о ней, а ведь после того, как ушли из мира мои родители, у меня не осталось никого ближе ее. А что супруга правителя Хитати, наведывалась ли она к вам?
Судя по всему, речь шла о его младшей сестре.
– Когда б вы знали, сколько печалей пришлось нам изведать за эти годы! – ответила монахиня. – А госпожа Хитати давно уже не давала о себе знать. Боюсь, что матушка так и не дождется ее.
Услыхав знакомое имя, женщина насторожилась.
– Я довольно давно приехал в столицу, – продолжал правитель Кии, – но, обремененный многочисленными придворными обязанностями, до сих пор не сумел выбраться к вам. Вот и вчера совсем уже было собрался, но неожиданно пришлось сопровождать господина Дайсё в Удзи. Мы пробыли весь день в доме покойного Восьмого принца. Когда-то господин Дайсё посещал его дочь, но в позапрошлом году ее не стало. Потом он тайно поселил в Удзи младшую сестру покойной, но и она скончалась прошлой весной. Собственно, он поехал туда затем, чтобы отдать распоряжение о поминальных молебнах. Провести все положенные службы господин поручил монаху Рисси из близлежащего храма. А вашему покорному слуге доверили подготовить один женский наряд. Надеюсь, вы мне в этом поможете? Я велю, чтобы ткачи выткали необходимые ткани и доставили сюда.
Надобно ли сказывать, сколь нелегко было женщине справиться с волнением? Не желая подавать подозрения окружающим, она поспешила скрыться в глубине покоев.
– Но я слышал, что у того принца-отшельника было только две дочери. Которая же из них стала супругой принца Хёбукё? – спросила монахиня.
– Второй возлюбленной господина Дайсё была скорее всего внебрачная дочь принца, рожденная ему какой-то женщиной весьма низкого звания. Господин Дайсё до сих пор изволит оплакивать ее, сокрушаясь, что был недостаточно внимателен к ней при жизни. Говорят, что и с утратой той, первой, он долго не мог примириться и даже обнаруживал намерение принять постриг.
Поняв, что правитель Кии довольно близко связан с домом Дайсё, женщина похолодела от страха.
– Как странно, что им обеим суждено было скончаться именно в Удзи, – продолжал правитель Кии. – У меня просто сердце разрывалось, когда я смотрел вчера на господина Дайсё. Подойдя к реке, он долго стоял на берегу и, глядя на воду, плакал. Затем поднялся к дому и начертал на одном из столбов:
«Увы, не сумел
Я слез удержать, и они
В реку упали,
Где отраженья любимой
И того не осталось…»
Он редко говорит о ней вслух, но лицо его так печально, что невозможно смотреть на него без жалости. Хорош же он так, что ни одной женщине перед ним не устоять. В целом свете нет человека прекраснее – к такому выводу я пришел еще в юные годы, да и теперь всегда предпочту службу в его доме любой другой, даже самой почетной и выгодной.
«Так, не нужно быть слишком проницательным человеком, чтобы разглядеть достоинства господина Дайсё», – подумала женщина.
– И все-таки, наверное, даже ему далеко до покойного министра, которого когда-то называли Блистательным, – заметила монахиня. – Впрочем, и в наши дни превозносят именно тех, кто принадлежит к его семейству. А что вы скажете о Левом министре?
– Министр – человек редкостной красоты и необыкновенных дарований. Бесспорно, он принадлежит к самым блестящим мужам столицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124