Спутники Тюдзё, так же как и их господин, облаченные в яркие охотничьи платья, прогуливались по саду, а сам он, расположившись на южной галерее, любовался живописным пейзажем. Он казался несколько старше своих двадцати семи – двадцати восьми лет и производил впечатление весьма разумного человека. Монахиня беседовала с ним, сидя за стоявшим у двери переносным занавесом.
– Идут годы, и все более далеким становится тот день, когда милое дитя мое покинуло наш мир, – плача, говорила она. – Но вы не перестаете осенять светом своих милостей наше мрачное жилище. О, если б вы знали, с каким нетерпением я жду вас! Хотя не скрою, мне кажется странным….
– Я ни на миг не забываю о прошлом, – ответил Тюдзё. – Боюсь только, что теперь, когда вы отвернулись от мира, я невольно пренебрегаю своими обязанностями по отношению к вам. Ах, как я завидую тем, кто живет здесь в горном уединении! Я охотно приезжал бы к вам чаще, но стоит людям прослышать о моем отъезде, как они начинают просить, чтобы я взял их с собой. Но сегодня мне повезло, я сумел ускользнуть…
– В наши дни многие говорят, что завидуют бедным жителям гор, и я вижу – вы не исключение. Но не в пример другим вы не забываете о прошлом, и за это я вам крайне признательна.
Распорядившись, чтобы спутникам Тюдзё подали рис, монахиня принялась угощать зятя семенами лотоса и прочими лакомствами. Будучи связанным с этим семейством давними узами, Тюдзё чувствовал себя здесь совершенно как дома. Внезапно начался ливень, и, задержанный им, он беседовал с монахиней дольше обыкновенного. Несчастная мать не переставала оплакивать утрату любимой дочери, но в не меньшее отчаяние приходила она при мысли, что этот прекрасный молодой человек станет ей чужим. «Как жаль, что не осталось хотя бы памяти…» – вздыхала она, когда же Тюдзё приезжал, старалась предупредить малейшее его желание и рассказывала обо всем, что приходило ей на ум.
Молодая госпожа между тем сидела, задумчиво глядя на сад, и мысли ее устремлялись в прошлое. Она была истинно прекрасна в тот миг, несмотря на слишком яркое белое платье и темные без глянца хакама – монахини носили тускло-коричневые, а поскольку ей не хотелось отличаться от них… Увы, разве так одевалась она в прежние времена? Впрочем, даже в этом жестком, дурно сшитом наряде она казалась удивительно изящной.
– Нам почти удалось убедить себя в том, что вернулась покойная барышня, – шептались прислуживающие монахине дамы.
– Однако приехал господин Тюдзё, и тоска по прошлому стала еще сильнее.
– Но что мешает ему и теперь посещать наш дом, как бывало прежде? Раз уж так случилось…
– И правда, чем не пара?
«Нет, не бывать этому! – подумала женщина, услыхав их перешептывания. – Пусть я осталась жива, но я не стану больше ни с кем себя связывать. Ничто не должно напоминать мне о прошлом. Чем быстрее изгладится оно из моей памяти, тем лучше».
Монахиня удалилась во внутренние покои, а гость остался на галерее и сидел, уныло глядя в небо. Внезапно, услыхав чей-то знакомый голос, он прислушался и, узнав Сёсё, подозвал ее.
– Я не сомневался, что все дамы, которых я знал прежде, остались здесь, но вы и вообразить не можете, как трудно мне приезжать сюда. Боюсь, что вы чувствуете себя обиженными…
В прежние времена Сёсё всегда прислуживала Тюдзё, и он с удовольствием воспользовался случаем, чтобы поговорить о прошлом.
– Когда я входил на галерею, – сказал он между прочим, – внезапный порыв ветра взметнул занавеси, и я успел увидеть длинные волосы какой-то женщины. Признаться, я был удивлен немало. Она так не похожа на остальных. Кого это вы прячете здесь, вдали от мира?
«Наверное, господин Тюдзё заметил, как молодая госпожа переходила во внутренние покои, – догадалась Сёсё. – А уж увидев ее вблизи… Ведь он до сих пор не может забыть умершей, а эта куда красивее».
– Вы знаете, как горевала наша госпожа, как трудно было ей примириться с утратой дочери, – сказала она. – Но совершенно неожиданно случай свел ее с одной особой, которая, став предметом ее сердечных попечений, помогла ей обрести утешение. Только одного не понимаю: как удалось вам увидеть ее? Обычно она никому не показывается.
«Вот, значит, в чем дело!» – подумал Тюдзё. Любопытство подстрекало его узнать больше о прелестной незнакомке, чей образ, на краткий миг мелькнув перед взором, успел воспламенить его воображение. «Кто она? – гадал он. – Я не видел женщины прекраснее». Однако сколько он ни расспрашивал Сёсё, она твердила одно:
– Со временем вы все узнаете сами.
Настаивать было неудобно, к тому же спутники уже торопили его, говоря:
– Дождь кончился, скоро совсем стемнеет.
Спустившись в сад, Тюдзё сорвал росший перед покоями цветок «девичьей красы» и, помедлив, произнес словно про себя:
– «Зачем же и здесь?» (506).
– Так, люди всегда готовы злословить, – умилились старые прислужницы. – Какая похвальная предусмотрительность!
– Господин Тюдзё и раньше казался мне средоточием всех мыслимых добродетелей, – согласилась монахиня. – А с годами он стал еще лучше. Почему бы и в самом деле нам не возобновить прежних отношений? Говорят, что он связан с дочерью То-тюнагона, но душа его не лежит к ней, и большую часть времени он проводит в доме отца…
– Неужели вы не понимаете, как обижает меня ваша скрытность? – продолжала она, обращаясь к молодой госпоже. – Вы целыми днями печалитесь и вздыхаете, а мне не говорите ни слова. Давно пора примириться со своим предопределением и перестать кручиниться. Посмотрите на меня. Пять долгих лет оплакивала я свое дорогое дитя, но появились вы, и прошлое забыто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124