Теперь дочери выросли, но и она не помолодела и, хотя за нагрузкой больше не гонялась, все равно ничего не успевала. И ей постоянно казалось, что любое дело, за какое она бы ни бралась, получалось теперь намного медленнее.
Выросшими дочерями она была довольна. Лену, младшую, ей удалось устроить к себе в школу библиотекарем. Девочка серьезная, она училась на вечернем в Педагогическом. Валентина Игнатьевна сначала переживала, сумеет ли дочь совмещать работу с учебой. Но вот дочь уже добралась до четвертого курса. Даже подменяет заболевших педагогов, и при этом учится только на отлично. Одна беда — влюбилась в мужчину намного старше себя Такое уж, видимо, у них у всех устройство генной системы. У Любы, у той — тоже человек на десять лет старше. Да и сама Валентина Игнатьевна прижила обеих дочек от пожилого профессора.
Пришла когда-то на лекцию в Институт повышения квалификации учителей, а ушла с лекции с едва знакомым профессором, прямо до пустующей квартиры его родителей. И прожила в той квартире всю жизнь.
Это теперь их район считается вполне приличным местом, всего три остановки на трамвае от метро. Из окон виден лесок. Хотя и край Петербурга, но проблема транспорта решена. А сначала ей казалось, что она попала в страшную даль, у которой и название было подходящее — поселок Веселый. Кругом все изрыто, как после атомной войны, и лишь отдельными зубьями стояли недостроенные коробки домов. Но повезло с работой — на их улице сразу открыли школу, скоро уже тридцать лет будет, как Валентина Игнатьевна работает в ней. Почти тридцать лет прожила она в квартире, принадлежавшей когда-то родителям ее профессора.
Даже смерть профессора через восемь лет после той первой лекции, этому не помешала. Профессора она и в постели называла Егором Ивановичем. У него была своя семья, взрослеющие дети, и Валентина Игнатьевна думать ему запретила о разводе. Только разрешила переоформить эту кооперативную квартиру на себя с дочками. Жена профессора обо всем, конечно, догадывалась. Они даже у гроба на панихиде стояли рядом — две вдовы в черном: одна пожилая, другая — моложе. А потом, когда после похорон и поминок все разошлись, обняли друг друга и проплакали весь вечер. И на кладбище стали ездить вместе. А спустя еще несколько дет у могилы Валентине Игнатьевне был дан наказ, который скоро пришлось исполнить.
— Здесь ты меня, Валя, и похоронишь. Сама понимаешь, дети уехали, — пока они прилетят из Америки… Ты осталась одна из всех, кто нас соединял с Егором Ивановичем. И сама, если потом пожелаешь, можешь здесь лечь…
Валентина Игнатьевна стала было убеждать, что такие страшные мысли нужно гнать прочь, нельзя и думать на эту тему, но та только грустно посмотрела на нее и проговорила:
— Тебе — верно. Тебе об этом думать рано, а мне — самое время. И вообще, человек всегда должен быть подготовлен к своему концу.
Полугода не прошло, как пришлось Валентине Игнатьевна сделать все, о чем они разговаривали.
Теперь вот и младшая дочь, Люба, влюбилась в тридцатичетырехлетнего доцента и ведет себя так, словно больше никого, кроме этого доцента, на планете не существует. Летит к телефону на каждый звонок. А уж если он и в самом деле позвонит — немедленно секонд-хендовскую дубленку в руки, сапоги на ноги — и бегом.
Так что приходится Валентине Игнатьевне опять тянуть на себе всю домашнюю работу. Но она не обижается — помнит, какая сама была в молодости.
Белье для стирки было замочено еще с вечера. И только она включила стиральную машину, как в дверь позвонили.
Вот-вот должна была забежать поесть Лена, благо школа находилась рядом — через три дома, и Валентина Игнатьевна спросила, открывая дверь:
— Лена?
Но отозвался незнакомый мужской голос. Дверь уже была открыта, она даже испугалась. Однако человек, стоявший за дверью, был вполне интеллигентного вида. Даже назвал ее по имени-отчеству.
— Простите меня, Валентина Игнатьевна, могу я к вам зайти на несколько минут для доверительного разговора?
«Господи, неужели родственник Любкиного доцента!» — подумала она испуганно и ответила, поджав губы:
— Да, пожалуйста, чем могу быть полезна? Вы, извините, кто?
Она предложила человеку снять куртку, но тот даже разулся, оставшись в носках. У них были всего две пары тапочек: ее и Леночкины, но дочкины предлагать незнакомому человеку не хотелось. Еще где-то хранились Любины тапки, но Люба так редко к ним заезжала, что они были убраны куда-то на антресоли.
Человек сел на стул в ее комнате рядом с рабочим столом, Валентина Игнатьевна извинилась за беспорядок — мол, уборка, и приготовилась его слушать.
— Я — коллега Валентина Петровича и, можно сказать, друг.
— Очень приятно, — перебила Валентина Игнатьевна. — Только какого Валентина Петровича?
Она прекрасно поняла, о ком речь, но лишняя осторожность никому еще не помешала при встрече с незнакомыми людьми, даже если у них очки и интеллигентная бородка.
— Барханова Валентина Петровича.
— Ах, вот какого! — как ей показалось, вполне искренне удивилась она. — И что же?
— Да я, собственно, всего-навсего спросить у вас какие-нибудь координаты Валентина Петровича и Любы.
— Координаты? — снова очень естественно переспросила она. — Любины я вам сказать не могу… Они были где-то записаны, но я сама к ней ни разу не приезжала на новую квартиру, так что даже не помню, и где. А уж Валентина Петровича Барханова — и тем более я не знаю. Разве вам не известно, что они уже два года, как не работают вместе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127