И все бы само собой решилось. Но мне хотелось ввести ее в мой дом невестой, чтобы все было красиво… А отец, видно, догадался. Или дошли до него какие-то слухи. Но в ту осень, когда мне исполнился двадцать один год, он не позволил мне вернуться в Германию. Просто не позволил. А я не посмел ослушаться. Он приказал мне жениться на Констанс. И я женился. Бедняжка Лизе-Лотта, наверное, ждала меня, ждала… И не понимала, что произошло. Она никогда не писала мне в Англию. Я просил ее этого не делать – а она всегда делала то, о чем я ее просил. И она никак не могла узнать, что же произошло со мной, куда я делся, почему не вернулся в Германию, хотя обещал… Обещал! И просто не вернулся.
– Но вы ведь… Как-нибудь… Сообщили ей? – Гарри, против собственного желания, почувствовал интерес к этой истории и сочувствие к юным влюбленным неудачникам!
– Нет. Я не мог написать ей. Не посмел. Я трус, Гарри. Впрочем, вы это уже поняли. Я не знал, как написать ей, что женился и чтобы она не ждала меня. Впрочем, в том же году она вышла замуж за Аарона Фишера. Полагаю, с ее стороны это был жест отчаяния. Она ведь любила меня. А Аарона – никогда. Да и он ее не любил. Они просто дружили. Уж я-то знаю. Но он был помощником ее деда… Может, дед их заставил пожениться? Хотя – вряд ли. Он всегда был дальновиден. А тогда в воздухе уже запахло грозой. Хотя еще не очень явственно… – Джеймс замолчал.
И Гарри содрогнулся: ему показалось – это похоже на минуту молчания в память о погибших товарищах.
– Она родила Аарону сына. И больше ничего я о них не знаю, – произнес Джеймс своим прежним меланхоличным тоном. – Я знаю только, что бежать из Германии они не успели… Или не смогли. Я наводил справки – все время с начала террора в Германии я справлялся о них – ни в Америку, ни в Англию, ни в скандинавские страны они не переехали. И никто из семьи Аарона.
Он снова замолчал. И в этот раз это действительно была «минута молчания». И прервал ее опять сам же Джеймс.
– Я только надеюсь, что дед позаботился о ней, спас ее… И малыша. Хотя бы их. Вряд ли он мог бы спасти Аарона. Или Эстер… Господи, я часто бывал в доме Аарона… У него такие милые родители… Господи, Боже, я не понимаю, не пойму никогда… Как это все могло случиться в Германии?!! – Джеймс стиснул кулаки, потом медленно разжал пальцы и странным долгим взглядом посмотрел на свои ладони.
«Все-таки он – чокнутый», – подумал Гарри, но теперь уже с сочувствием.
– И вот та вторая причина, Гарри, о которой я не говорил ни вам, ни кому другому, по которой я так рвался в эту экспедицию, – тихо, спокойно сказал Джеймс. – Знаете, как зовут доктора, который начальствует над группой ученых, окопавшихся в замке ваших предков? Его зовут герр Фридрих Гисслер! Это тот самый… Дедушка Лизе-Лотты. Я подумал, что смогу что-нибудь узнать про нее, если подберусь к ним поближе. Я не мог бы жить… Нет, это просто была не жизнь – не зная, что с ней! Особенно – теперь, когда появилась возможность узнать. И если я погибну, Гарри… Я вам завещаю: найдите Лизе-Лотту, если она жива, и позаботьтесь о ней. И, если ребенок уцелел… Считайте, что это мой сын. Позаботьтесь о нем тоже.
– Ох, Джеймс, как все это патетично звучит! – расхохотался Гарри. – Проще всего для меня сейчас торжественно пообещать найти вашу возлюбленную и позаботиться о маленьком Аарончике – или как там его назвали. Но, Джеймс, посмотрите вы правде в глаза! Мы с вами можем не дожить до утра! А уж до завтрашнего-то вечера… Мы с вами о себе-то позаботиться не можем, не то что о вашей прекрасной немке с ее еврейским младенцем!
– По моим подсчетам мальчику должно быть где-то двенадцать лет… Приблизительно… И я не знаю, как его зовут, – серьезно ответил Джеймс.
Гарри не нашелся, что сказать ему.
А потому просто лег лицом к стене и притворился спящим.

Он проснулся от того, что услышал рядом с собой стоны. Сдавленные стоны умирающего существа.
Гарри вскочил – и в первый момент был буквально ослеплен тьмой. Костер догорел, не осталось даже угольев. А темнота была сплошная, не проницаемая ни единым лучиком… И эти жуткие стоны! Стонал Джеймс.
– Джеймс, что с вами? Вам нехорошо? – испуганно спросил Гарри, прикидывая, что же могло случиться с англичанином: вроде, он не был ранен во время отступления.
Ответом на его слова был еще более отчаянный стон. И какое-то тихое рычание…
«Аппендицит!» – мелькнуло у Гарри самое ужасное предположение: ведь если это действительно аппендицит – Джеймс обречен умирать в ужасных мучениях.
Гарри нашарил рядом с собой фонарь, включил… И замер, буквально окаменев от ужаса.
Джеймс лежал на полу, возле истлевшей, полуразрушенной двери.
А над ним склонились две женщины.
Две прекрасные женщины – молодая пышнотелая блондинка с в чем-то белом и совсем юная, хрупкая брюнетка с голубом.
Женщины держали руки Джеймса разведенными в стороны, словно бы распинали его на ледяном полу, и дружно припав губами к запястьям… Сосали кровь! Да, да, из-под их губ, вплотную приникших к коже, текла кровь…
Голова Джеймса болталась из стороны в сторону, словно у мечущегося в тифозном бреду, он был страшно бледен, глаза – полузакрыты, и он стонал… А рычали – рычали женщины.
Когда свет фонаря на миг ослепил их, неестественно-огромные глаза обеих вспыхнули странным рубиновым пламенем. Но они ни на миг не прерывали своего занятия. Они сосали упоенно, как младенцы.
Блондинка в платье с завышенной талией, с распущенными по плечам локонами, впилась в левую руку Джеймса.
Брюнетка с изящной высокой прической, скрепленной черепаховым гребнем, сосала кровь из правой руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136