Участники демонстраций и митингов в поддержку большевиков получали щедрую оплату. Причем часть десятирублевых купюр, которыми с ними рассчитывались организаторы массовых выступлений, имели приметный знак – две последние цифры номера были слегка подчеркнуты. Контрразведка располагала точными сведениями, что в руках у немцев находилось соответственное клише именно с таким дефектом.
Кроме того, удалось открыть многочисленные факты перевода из Германии через банки нейтральных стран огромных сумм, получателями которых становились ближайшие сотрудники вождя большевиков Троцкого. Контрразведчики выявили и прочитали примитивно зашифрованные телеграммы, с периодическими просьбами о присылке «машины» или «полмашины» (миллиона или полумиллиона рублей). Зачастую конспирация при движении этих средств была шита белыми нитками.
Однако пока Временное правительство возглавлял болтун Керенский, у борцов со шпионами были связаны руки. «Главноуговаривающий», как прозвали министра-председателя в народе, денно и нощно твердил о своей бесконечной верности демократическим принципам, не замечая, что в тех исторических условиях подобная политика вела Россию, а с ней и столь любимую им демократию, к гибельному концу. Дело доходило до курьеза: из контрразведки в правительство поступал секретный доклад о подрывной деятельности германских агентов, и тут же его содержание становились известно тем, чьи имена там упоминались в качестве подозреваемых. Министры-социалисты не могли удержаться, чтобы не поделиться новостями «по-товарищески» со вчерашними соратниками по революционной борьбе. В результате Троцкий с подельщиками начинал вопить о превращении контрразведки в тайную полицию. Они даже приходили скандалить в Главное управление Генерального штаба, угрожая после прихода к власти до основания разгромить орган борьбы со шпионажем, а прах развеять по ветру.
Только когда бразды правления страной перешли в руки генерала Корнилова, контрразведка смогла заработать в полную силу. Большевикам пришлось пойти на попятный: в срочном порядке они ликвидировали всю систему связи с германским штабом, а своих засветившихся в этом деле сторонников либо переправили за границу, либо сдали органам правосудия.
«Какой же я должен сделать вывод из всех этих фактов? – в который раз спрашивал себя Шувалов. – Что окончательно и бесповоротно наступили новые времена? Что действия противника становятся все изощреннее и коварнее, поэтому рыцарские схватки с открытым забралом должны кануть в Лету? Что в тайной войне, которую не мы первыми начали, надо уметь бить неприятеля его же оружием – умелой агентурной работой. И такая деятельность вовсе не позорна, а почетна для контрразведчика. Конечно, останься Керенский у власти, продолжай он с упорством глухаря петь о демократии, где бы сейчас была Россия? Ее враги с удовольствием пользовались свободой, чтобы губить страну. При случае они не погнушались бы установить самую жестокую диктатуру…»
Поручик очнулся от дум. Он вдруг обнаружил, что незаметно для себя прошел мимо домика, где квартировал, и снова очутился в Ушаковой балке. Но идти домой не хотелось. Там пришлось бы вступать в беседу с встревоженными хозяевами, отвечать на их настойчивые расспросы о случившемся с ним. И Петр побрел по дорожке парка, продолжая сосредоточенно обдумывать разговор с Жоховым.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Примерно в середине дня дежурный телеграфист севастопольской городской почты Тимофей Репкин начал испытывать к журналистам лютую ненависть. Этот молодой человек, по единодушному мнению дам имевший портретное сходство с критиком Добролюбовым – мягкие волнистые волосы, аккуратно постриженная бородка, застенчивый взгляд сквозь стекла круглых очков, – более всего на свете ценил порядок и аккуратность. Принимая телеграммы, он любил, чтобы публика спокойно, без лишнего шума, ожидала своей очереди, а представленный текст был написан четким, разборчивым почерком. В таких случаях Тимофей легко пробегал по бланку изящно заточенным синим карандашом, быстро подсчитывал стоимость пересылки и тут же отправлял депешу. Но когда перед окошком с надписью «Прием телеграмм» возникала сутолока или громкая перепалка, он начинал нервничать, ломать карандаши, сбиваться в счете – в общем, работал медленно и с ошибками.
Сегодняшний день Репкин мог смело отнести в разряд наихудших. На протяжении трех часов около десятка представителей ведущих российских газет буквально осаждали его. Словно вырвавшиеся на свободу обитатели бедлама, они, отталкивая друг друга, совали в окошко измятые, исписанные неразборчивыми каракулями бланки телеграмм, бросали скомканные купюры, кричали о первоочередности своих корреспонденции. По телеграфным проводам в редакции уносились сообщения о гибели линкора «Демократия», а их отправители срывались с места, чтобы через полчаса вернуться с новой подробностью и сызнова начать штурм заветного окошка.
Продлись такое сумасшествие еще час, Тимофей наверняка оказался бы среди обитателей дома скорби. Он уже израсходовал весь запас отточенных карандашей и ему приходилось работать случайно попавшим под руку огрызком; таблица умножения наполовину стерлась в памяти, а на квитанциях вместо красивой подписи проставлялась нервная закорючка. На его счастье, журналистов как ветром сдуло, когда разнеслась весть о прибытии на вокзал президентского поезда. Репкин даже не сразу понял, что случилось, когда на столе перед ним оказался текст телеграммы без словосочетания «линкор „Демократия»».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88