– В радости разве только куры хорошо несутся!» И сколько раз Манон, валясь от усталости, захлебывалась от рыданий и клялась навсегда оставить Мадемуазель, но это для нее было невозможно. Мадам Манон признается: она чувствовала, что принадлежит ей. Кстати, Коко остроумно утешила свою жертву:
– Вот это да! Манон уже оплакивает нашу коллекцию… Не рановато ли, а? А впрочем, это добрый знак: будет триумф!
Впрочем, не так уж редки были случаи, когда Габриель переступала порог студии в добром настроении. В ту пору на верхней доске камина высился бюст какого-то английского духовного лица, и у хозяйки студии был «пунктик» лобызать его, оставляя алые следы губной помады на его устах…
– Видите ли, он был сегодня не в лучшем настроении. Надеюсь, теперь он благословит нашу работу!..
Мы уже рассказывали о манере работы Коко, которая никогда не делала предварительных рисунков моделей, а жестами давала указания первым швеям, на которых была возложена задача «выстраивать» модели в общих чертах. После этого, вооруженная знаменитыми ножницами, она пускала свое грозное орудие в ход, отсекая лишнее и добиваясь окончательной строгости, примерно так же, как орудует своим резцом скульптор, отсекая все лишнее от каменной глыбы.
– Никто не умеет рвать так, как Мадемуазель, – говорили вокруг. В этих словах смешивались уважение и комплимент.
Сознавая, сколько зрелищности в этом ее методе работы, Коко в конце концов создала своеобразный номер, который исполняла перед журналистами или Пьером Вертхаймером. Когда объявили о прибытии мосье Пьера, последний, который был отнюдь не простофиля, сообщнически подмигивал мадам Манон; его забавляло, как хрустят с сухим продолжительным шумом наряды, растягиваемые бодрыми руками его старинной подруги.
Хотя манекенщицы проводили на рю Камбон меньше часов, чем швеи, у них тоже была возможность наблюдать Мадемуазель в ее повседневной жизни. Начиная с 1958 года и в продолжение пяти-шести лет «кабина» Шанель Так называлась комната, где одевались манекенщицы Дома моделей.

могла посоперничать с адрес-календарем французского дворянства: Шанель пригласила на работу Жаклин де Мериндаль, Мими д'Арканг, Клод де Лёсс, Одиль де Круа… Однако цель, которую она преследовала, приглашая к себе на службу представительниц света, отличалась от той, что ставилась ею в двадцатые годы. Если тогда это объяснялось ее желанием социального реванша, то теперь, по словам Клод де Лёсс, она сочла логичным демонстрировать модели на представительницах того сословия, которое будет их покупать. Но, несмотря на все, четыре-пять лет спустя она посчитала, что профессиональные манекенщицы дадут лучшее представление о ценности ее туалетов. А раз так – рассчитать всех этих баронесс и графинь, – возможно, не без некоего самоудовлетворения… Нужно ли говорить, что и к этим молодым аристократкам она подходила с той же крайностью требований, что и к остальному персоналу: так, Клод де Лёсс принуждена была расстаться со своей пышной шевелюрой, так как она скрывала затылок и шею, которые, как считает Габриель, суть «самые прекрасные веши, какие только может показать женщина». Но и это не все – Клод приходилось придавливать при помощи китового уса или бандажа грудь, которая казалась слишком пышной модельерше, творившей наряды лишь под свое мальчишеское сложение.
Ее авторитаризм проявлялся и в приглашениях, которые она имела обыкновение посылать неожиданно и вдруг. И солоно приходилось той, которая имела неосторожность быть занятой в назначенный срок: Габриель начинала на нее дуться, и порою это продолжалось неделями. Часто то или иное лицо приглашалось три-четыре раза подряд, а затем забывалось надолго… В ходе этих застолий Габриель, пользуясь поводом лишний раз блеснуть остроумием, обожала критиковать то одних, то других, взяв со своих сотрапезников клятву не разглашать услышанного за пределами столовой… Среди ее излюбленных мишеней фигурировали собратья по ремеслу, которых она с гримасой презрения титуловала портняжками… К таковым относились Пьер Карден и Курреж, о которых она сочиняла саркастические анекдоты. Только для двоих-троих она милостиво сделала исключение, в частности для Ива Сен-Лорана, о котором говорила так: «Этот малыш пойдет далеко – кстати, он меня копирует; это доказывает, что у него есть вкус». Пополз слух, что он тайком принимает ее…
Другими мишенями ее ядовитых стрел становились критикессы моды. Лиана Вигюэ, служившая манекенщицей на рю Камбон все последние годы, воспроизводит ее слова, услышанные из первых уст: «Они (критикессы) являются целыми табунами на каждый показ коллекций – дурно одетые, дурно причесанные, лишенные малейших признаков женственности; а порою, что решительно всех возмущает, от них еще скверно пахнет. Толстые, некрасивые, они полны зависти к тонким талиям моих манекенщиц и к женщинам, способным платить за модели от кутюр. Но более всего я ставлю им в упрек дурную критику. Не хочу сказать, что они способны одно дурное видеть – у каждого своя точка зрения, – но они попросту не умеют анализировать. Это вполне естественно, когда не знаешь предмета, о котором ведешь речь».
Но чаще всего ее жертвами становились, как обычно, лучшие друзья, в частности, Жан Кокто; в ее устах он «маленький бесталанный буржуа, безнадежно пытающийся воровать идеи у своих собратьев». Коко еще добавляет к этому следующее: «Сколько ж он творит шуму… Меня тошнит от этих людей, которые шуршат вокруг меня шелковой бумагой и уверяют, будто это гром». На самом деле она упрекает его в том, что ему удалось снискать неизмеримо большую славу, нежели тому, перед кем она будет преклоняться всю жизнь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117