ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
И, как она любила говорить, с этим всегда запаздываешь… Представим-ка себе Габриель посреди ее студии на пятом этаже дома номер 31 по рю Камбон – эта огромная комната была по-истине творческой лабораторией, со стенами, обитыми мольтоном, приглушавшим малейший звук. Тут и там протянулись полки, набитые рулонами ткани; на стульях расположились длинные цилиндры белого атласа, развернутые рулоны джерсовой материи, многие и многие метры тюля, муслина, фая… У одной из стен – большое трехстворчатое зеркало, а чуть подальше – кресло, в которое Мадемуазель редко когда усаживалась, проводя на ногах обыкновенно восемь-девять часов кряду…
В эту пору никому другому не удалось, как Колетт, запечатлеть столь же метко портрет Коко, ухватившейся за работу… и за манекенщицу, непосредственно на которой она выстраивала задуманное платье, поскольку она, как известно, никогда не рисовала предварительных эскизов: «Мадемуазель принялась за ваяние ангела шести футов роста. Свыше 180 см. (Примеч. пер.)
У этого ангела были белокурые с золотом волосы, а сам он был хоть и безличностным, зато красивым, как серафим. (…) Незавершенный ангел порою вздрагивал под действием двух сильных творческих рук, которые нещадно тискали его. Шанель работает десятью пальцами, ногтями, ребром ладони и самой ладонью, булавками, и ножницами, и самою тканью. Порою она падает на колени перед своим творением – не в знак почтения, но для того, чтобы попробовать немного растянуть тюль… Более всего ценится ею страстная готовность тела покоряться всему, что ей только потребуется! Поясница Шанель напряжена, ноги согнуты – она похожа на коленопреклоненную прачку, которая колотит белье, на тех ревностных домашних хозяек, которые привыкли по двадцать раз на дню вставать на колени, как монашки…»
Вокруг Мадемуазель, все во внимании и почтении – первая швея ателье, один-два портных в белых блузах, заведующая складом, которая подносит ткани, и помощница, готовая в любую минуту поднести подносы с украшениями, среди них Мадемуазель выберет нужные.
На шее у Габриель – длинная лента, к которой прицеплены ножницы. Работая, она не устает говорить своим нарочито сдержанным голосом. По словам Колетт, она говорит, объясняет и поправляет «с неким обостренным терпением». «Я различаю, – заявляет Колетт, – повторяющиеся слова», которые она напевала, точно ведущие музыкальные мотивы: «Я боюсь этих маленьких складок… на ткани, которая держится только на самой себе… Прижмите здесь, отпустите там… Нет, не обуживайте… Я два раза не повторяю…»
Нетрудно догадаться, что в такие минуты ее лучше было не беспокоить. Если же какой-нибудь любопытный посетитель пытался это сделать, она мигом спускалась к выходу, бросала вошедшему: «Не поднимайтесь так быстро, не стоит труда, ведь вам все равно придется спускаться», – и авторитарным жестом указывала на выход.
* * *
Парадокс Шанель? Кутюрье, которая не умеет шить… Точнее говоря, если она чему и научилась – хотя бы все в том же Мулене, – то все давным-давно позабыла. Но с тех пор как она – в Довиле, в Париже – посвятила себя сотворению моды, так ли уж нужно ей было шить самой? Кстати, на это поприще ее толкнуло стремление к независимости: она терпеть не могла шляп и нарядов, которые носили ее современницы. «Я была инструментом Судьбы для проведения необходимой чистки», – скажет она впоследствии. Ее рабочим инструментом были в первую очередь ножницы, которые отсекают все ненужное, и иголки, которые шьют и пришивают все эти ненавистные излишества, «шиши» (chichis), как она их называет. Свое отношение к ним она выражает меткой формулой: «Есть ли шиши в белой полосе, остающейся после аэроплана? Нет, и в них нет нужды! Я сочиняю свои коллекции, думая об аэропланах».
Заметим мимоходом, что доктрина и практика Шанель в глубинной основе своей – классические. Мольер, Буало и Лабрюйер, говоря о стиле, не имели другого идеала, кроме простоты и строгости, других врагов, кроме сложности и претенциозности. Габриель, получившая более чем скромное образование, инстинктивно потянулась к основным принципам эстетики Великого века – в этом ее разительное отличие от всех других подруг по ремеслу.
* * *
К несчастью, в ту самую эпоху, когда Габриель пыталась найти спасение от свалившегося на нее горя в работе, грянули политические и социальные события 1936 года, нарушившие ее планы. Разумеется, она, как и большинство ее соотечественников, тяжело переживала реоккупацию немецкими войсками левого берега Рейна в марте 1936 года. Президент французского совета Альбер Сарро яростно изобличал это наглое нарушение рейхсканцлером Гитлером Версальского договора, торжественно заявляя: «Но на деле эта угроза не возымела никакого воздействия». Это было первым из долгой череды отступлений, которые, подогревая пыл вождя нацистов, три года спустя привели ко Второй мировой войне.
Со своей стороны, Габриель очень скоро столкнулась с трудностями, которые имели до нее куда более прямое касательство. В мае 1936 года на выборах одержал победу Народный фронт. В Палату депутатов были избраны 146 социалистов и 72 коммуниста. В июне Леон Блюм формирует новое правительство. Но эта победа не только не охладила умы, а, наоборот, разгорячила их. Предоставление оплачиваемых отпусков, 40-часовая рабочая неделя, коллективные договоры и все прочие меры – которые, кстати, уже существовали в других европейских странах – парадоксальным образом привели к возникновению тысяч забастовок во всех секторах экономической деятельности, к незаконному захвату заводов, к тотальной дезорганизации жизни страны…
Волна конфликтов, приобретя характер цунами, не замедлила докатиться и до рю Камбон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
В эту пору никому другому не удалось, как Колетт, запечатлеть столь же метко портрет Коко, ухватившейся за работу… и за манекенщицу, непосредственно на которой она выстраивала задуманное платье, поскольку она, как известно, никогда не рисовала предварительных эскизов: «Мадемуазель принялась за ваяние ангела шести футов роста. Свыше 180 см. (Примеч. пер.)
У этого ангела были белокурые с золотом волосы, а сам он был хоть и безличностным, зато красивым, как серафим. (…) Незавершенный ангел порою вздрагивал под действием двух сильных творческих рук, которые нещадно тискали его. Шанель работает десятью пальцами, ногтями, ребром ладони и самой ладонью, булавками, и ножницами, и самою тканью. Порою она падает на колени перед своим творением – не в знак почтения, но для того, чтобы попробовать немного растянуть тюль… Более всего ценится ею страстная готовность тела покоряться всему, что ей только потребуется! Поясница Шанель напряжена, ноги согнуты – она похожа на коленопреклоненную прачку, которая колотит белье, на тех ревностных домашних хозяек, которые привыкли по двадцать раз на дню вставать на колени, как монашки…»
Вокруг Мадемуазель, все во внимании и почтении – первая швея ателье, один-два портных в белых блузах, заведующая складом, которая подносит ткани, и помощница, готовая в любую минуту поднести подносы с украшениями, среди них Мадемуазель выберет нужные.
На шее у Габриель – длинная лента, к которой прицеплены ножницы. Работая, она не устает говорить своим нарочито сдержанным голосом. По словам Колетт, она говорит, объясняет и поправляет «с неким обостренным терпением». «Я различаю, – заявляет Колетт, – повторяющиеся слова», которые она напевала, точно ведущие музыкальные мотивы: «Я боюсь этих маленьких складок… на ткани, которая держится только на самой себе… Прижмите здесь, отпустите там… Нет, не обуживайте… Я два раза не повторяю…»
Нетрудно догадаться, что в такие минуты ее лучше было не беспокоить. Если же какой-нибудь любопытный посетитель пытался это сделать, она мигом спускалась к выходу, бросала вошедшему: «Не поднимайтесь так быстро, не стоит труда, ведь вам все равно придется спускаться», – и авторитарным жестом указывала на выход.
* * *
Парадокс Шанель? Кутюрье, которая не умеет шить… Точнее говоря, если она чему и научилась – хотя бы все в том же Мулене, – то все давным-давно позабыла. Но с тех пор как она – в Довиле, в Париже – посвятила себя сотворению моды, так ли уж нужно ей было шить самой? Кстати, на это поприще ее толкнуло стремление к независимости: она терпеть не могла шляп и нарядов, которые носили ее современницы. «Я была инструментом Судьбы для проведения необходимой чистки», – скажет она впоследствии. Ее рабочим инструментом были в первую очередь ножницы, которые отсекают все ненужное, и иголки, которые шьют и пришивают все эти ненавистные излишества, «шиши» (chichis), как она их называет. Свое отношение к ним она выражает меткой формулой: «Есть ли шиши в белой полосе, остающейся после аэроплана? Нет, и в них нет нужды! Я сочиняю свои коллекции, думая об аэропланах».
Заметим мимоходом, что доктрина и практика Шанель в глубинной основе своей – классические. Мольер, Буало и Лабрюйер, говоря о стиле, не имели другого идеала, кроме простоты и строгости, других врагов, кроме сложности и претенциозности. Габриель, получившая более чем скромное образование, инстинктивно потянулась к основным принципам эстетики Великого века – в этом ее разительное отличие от всех других подруг по ремеслу.
* * *
К несчастью, в ту самую эпоху, когда Габриель пыталась найти спасение от свалившегося на нее горя в работе, грянули политические и социальные события 1936 года, нарушившие ее планы. Разумеется, она, как и большинство ее соотечественников, тяжело переживала реоккупацию немецкими войсками левого берега Рейна в марте 1936 года. Президент французского совета Альбер Сарро яростно изобличал это наглое нарушение рейхсканцлером Гитлером Версальского договора, торжественно заявляя: «Но на деле эта угроза не возымела никакого воздействия». Это было первым из долгой череды отступлений, которые, подогревая пыл вождя нацистов, три года спустя привели ко Второй мировой войне.
Со своей стороны, Габриель очень скоро столкнулась с трудностями, которые имели до нее куда более прямое касательство. В мае 1936 года на выборах одержал победу Народный фронт. В Палату депутатов были избраны 146 социалистов и 72 коммуниста. В июне Леон Блюм формирует новое правительство. Но эта победа не только не охладила умы, а, наоборот, разгорячила их. Предоставление оплачиваемых отпусков, 40-часовая рабочая неделя, коллективные договоры и все прочие меры – которые, кстати, уже существовали в других европейских странах – парадоксальным образом привели к возникновению тысяч забастовок во всех секторах экономической деятельности, к незаконному захвату заводов, к тотальной дезорганизации жизни страны…
Волна конфликтов, приобретя характер цунами, не замедлила докатиться и до рю Камбон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117