Вот, к примеру, наряд под названием «Ложная тревога» – горностаевое манто-труакар, «надеваемое поверх обеденного платья из марокканского крепа, подчеркнутого синим симили». Или туалет «Наступление», включавший блузку из набивного шелка в сочетании с драповой юбкой того же тона, короткой жакеткой из набивного шелка обратной стороной снаружи и сумкой для противогаза из того же материала. Эти противогазы начали выдавать населению крупных городов начиная с зимы 1938/1939 гг. По иронии судьбы большую часть их Франция заказала в Чехословакии.

Как она хорошо поступила, что закрыла свой Дом моделей и избавила себя от посмешища, на которое обрекли себя ее соперницы, желавшие прославиться созданием таких фасонов: «Мы тоже воюем за родину!»
– Они не заставят содрогнуться Адольфа Гитлера! – саркастически замечала она.

10
ТАКОЙ ДЛИННЫЙ АНТРАКТ…

…Дом номер 31 по рю Камбон. Конец сентября 1939 года. Ставни второго этажа закрыты. Десятки золоченых стульев, обитых красным бархатом, на которые некогда усаживались клиентки Коко во время показов мод, еще в июле были накрыты обширными серыми чехлами, уже начавшими покрываться серым слоем пыли. Дом Шанели выглядел как дворец Спящей красавицы… Надолго ли? До конца войны? Навсегда?
В один из самых первых дней сентября Жан Кокто Об этой эпохе и о Кокто см.: Gidel Henry. Cocteau. Flammarion, Goll. Grandes Biographies, 1998.

со своим другом Жаном Маре, которого только что мобилизовали в армию, пришли на обед к Габриель. Это была весьма грустная трапеза: актер проводил в Париже последний день. В казарме в Версале, куда он был вызван, ему дали увольнительную на несколько часов в столицу. Во время обеда Кокто, который не всегда блистал оптимизмом, высказал – сам не больно веря в это – парадокс, что войны суть нормальное состояние человечества, а мир – всего лишь пауза, некая периодическая рекреация человека, необходимая перед тем, как снова идти в бой…
Но, высказав сию мысль, он добавил, что не верит, будто сейчас на повестке дня стоит затяжной конфликт. Жан Маре – еще более необдуманно – предсказал, что вернется через неделю. Войны попросту не может быть, утверждал он. Это всего лишь огромный блеф. Кстати, всюду только и говорят о том, что немцы мрут с голоду, что бензина у них на донышке, что броня их танков не крепче картонки… Как они смогут сопротивляться «первой армии мира»?
Обладая более трезвым взглядом, Габриель не разделяла эту точку зрения. Она предложила Жанно быть его «фронтовой крестной». Маре был направлен со своей 107-й ротой Воздушной армии в Сомму, что в Мондидье, затем – в Руа. Назначением вышеназванной части было обслуживание возможных самолетов, строительство которых, кстати, так еще и не началось и которые не прилетят никогда… В ожидании самолетов это воинское подразделение получает от Коко, благодаря присутствию Жана Маре, бочонки вина, свитера, шарфы, перчатки, подбитые мехом, шерстяные шлемы и кашне. Посмел бы кто-нибудь здесь, в части, сказать дурное слово о Жане Марс, гордящемся тем, что его рота – «единственная во всей французской армии, одетая от Шанель».
Перед уходом Маре в армию они с Кокто жили вместе в большой квартире по адресу Пляс де ла Мадлен, 9; окна этой квартиры выходили на левое крыло церкви Св. Магдалины. Кстати, платила за квартиру Габриель, так как сам поэт не располагал для этого средствами. Два ковра он, судя по всему, позаимствовал у матери. Покупка нескольких матрацев окончательно посадила его на мель. Стулья были утащены Жанно из сада Шанз-Элизе и затем перекрашены. Андре де Вильморен, брат Луизы, пожертвовал разорившейся влюбленной паре целую батарею кастрюль.
Теперь же, в начале «странной войны», Кокто, выведенный из равновесия разлукой с Маре и перспективой настоящего конфликта, который повлечет за собою неподдельные смерти, метался как загнанный зверь по своему необъятному жилищу на площади Мадлен, по нескольку раз в день открывая дверь в комнату Маре, как если бы его друг неведомо каким промыслом божьим мог там появиться. Тогда Коко, полная жалости к Кокто, пригласила его пожить несколько месяцев в «Ритце», поближе к ней. Но уже в середине ноября, чувствуя себя неуютно посреди гостиничной роскоши, он покидает «Ритц» и переезжает на принадлежавший его подруге Виолетте Моррис легкой шлюпке «Чайка» в Нейи, где напишет пьесу «Священные чудовища», поставленную в феврале 1940 года в театре «Мишель».

* * *

Октябрь 1939 года. Скромный дом на холмах Клермон-Феррана. Мужчина лет пятидесяти распечатывает почту.
– Вот это да! Письмо от сестрицы! – сказал он вопросительно посмотревшей на него жене. Мужчину зовут Люсьен Шанель.
Что же было в этом письме? «Мне очень неприятно сообщать тебе эту грустную новость. Мой Дом моделей закрыт, я сама на грани нищеты… Ты больше не можешь рассчитывать на меня до тех пор, пока обстоятельства не переменятся».
До сих пор Габриель посылала брату ежемесячное пособие. Лет десять назад она финансировала постройку дома, где он теперь жил, и эти субвенции имели целью побудить его оставить ремесло ярмарочного торговца – прежде он продавал обувь и галоши в Клермоне на рынке, который проходил каждую субботу позади возвышавшегося над городом черного здания собора. Таким образом, благодаря сестре он получал возможность вести жизнь рантье. С какой целью она пошла на это? Может быть, когда герцог Вестминстерский подумывал о женитьбе на ней, ей хотелось иметь более презентабельную родню? Возможно. Но тому нет никаких доказательств. Вот если бы она приобрела для него какой-нибудь из тех прекрасных средневековых замков, которых немало в Оверни… Но домик из жернового камня со стеклянным навесом над дверью – разве это что-нибудь блестящее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117