– Тут она нахмурилась, сбитая с толку сильнее прежнего. – Но тогда при чем тут Стюарты?
Пухлые щеки адвоката округлились в добродушно-терпеливой улыбке.
– Опять вы меня опережаете, Флейм.
– По-моему, Энн Морган никогда не была здесь счастлива. – Чарли Рэйнуотер отошел к камину и, прислонившись к нему, смотрел на портрет. – Разумеется, он-то всегда считал, что она бы полюбила Морганс-Уок, если бы не понесла в первый же год замужества.
– Да, ее заточение в связи с беременностью, уже знакомые одиночество и скука усугубили ее хандру, – согласился Бен Кэнон. – Не помогла даже радость, когда на свет появился здоровый младенец. Кстати, этот мальчик, Джонатан Роберт Морган, был отцом Хэтти, – добавил он как бы между прочим, затем продолжил: – Естественно, маленький Джонни по-своему удерживал Энн дома, хотя она могла бы найти для него кормилицу. Келл не скупился ради нее ни на что. У нее было все: эти книги, рояль черного дерева в гостиной, собственный экипаж с упряжкой серых породистых лошадей. Все, кроме того, что было ей так необходимо, – общества мужа. Как она часто замечает в дневнике, сын не заменяет мужа. И к началу осени девяносто третьего года вы явственно ощущаете ее одиночество, неудовлетворенность и… я бы сказал, отчаяние. – Он указал на закрытый дневник в руках Флейм. – Хэтти пометила страницу, откуда все начинается.
После некоторых колебаний Флейм взглянула на томик, с запозданием заметив изящную, пожелтевшую от времени тесемку, прикрепленную к задней корочке. Несколькими стежками тесемка была пришита к сплетенной вручную закладке, вложенной между страницами ближе к концу дневника. Флейм было неприятно, что адвокат подспудно подталкивал ее прочитать эти интимные записи, однако, подумав, она поняла – это часть тех доказательств, о которых говорила Хэтти.
Она с неохотой скользнула пальцами по закладке и открыла дневник на нужной странице. С минуту она смотрела на мелкий аккуратный почерк – буковка к буковке. Затем начала читать.
21
29 августа 1893 года.
Я еду! Келл в конце концов разрешил мне сопровождать его в Гатри, куда он погонит табун лошадей для продажи поселенцам, собравшимся там, чтобы попытать счастья в гонках за право получить участок на Чероки-Стрип. Он ничего мне не сказал, но я-то знаю, что его уговорил Крис. Во время нашего последнего спора он был столь непреклонен – я должна остаться в Морганс-Уоке, так как подобные события притягивают к себе не только самых лучших, но и самых худших, – что я уже отчаялась получить его согласие. Какое счастье, что у меня есть такой деверь, как Крис! Если бы он за меня не заступился, я наверняка сошла бы с ума, запертая в этом доме одна на две недели.
Моему дорогому Джонни придется остаться здесь с Сарой. Я буду по нему безмерно скучать, но трехлетний малыш не выдержит такого тяжелого путешествия. Ужасно, когда тебя раздирают столь противоречивые чувства: сильное желание поехать и страх оставить сына. Но это всего лишь на две недели.
Наверно, впечатления будут яркими. Судя по папиным письмам, его пациенты только и говорят, что о распределении Чероки-Стрип между поселенцами. Я слышала, что туда стекаются люди со всей страны – попытать удачи в гонках. По оценкам некоторых, на старте соберется около ста тысяч человек. Сто тысяч! И мне не терпится увидеть это зрелище.
9 сентября 1893 года .
Наконец-то мы в Гатри. Временами мне казалось, что мы никогда не доедем. Жара стояла (и стоит) невыносимая. Целое лето не было дождя, и все окутано толстым слоем пыли. Моя дорожная одежда тоже. Когда я вошла в гостиницу, то напоминала ходячую подушечку для пудры. С каждым шагом вокруг меня взвивалось облако пыли. Боюсь, суровая жизнь за стенами дома не для меня. В пути повозка так подпрыгивала и дребезжала, тряслась и грохотала, что можно только удивляться, как у меня остались целы кости. Крис знает, что мне пришлось вынести во время этого путешествия, но Келлу я ни разу не осмеливалась пожаловаться. Он бы тут же отправил меня обратно в Морганс-Уок, и я бы лишилась всех удовольствий. (Хотя, конечно, возвращаться я буду поездом.)
Здесь царит невероятное оживление. Улица у нас за окном запружена всеми средствами передвижения, какие только можно себе вообразить. На холщовых покрытиях многих повозок написаны краткие, легкие, остроумные изречения. По дороге нам встретилось такое: «Я не смогу финишировать быстрее, чем самый первый». А на другой было написано так:
Бог нам давал,
Техас отнимал.
Но давай поднажмем
И в Стрипе заживем.
Надо видеть эту решимость, это воодушевление на лицах. Келл называет это земельной лихорадкой. Она, несомненно, заражает, ибо я чувствую в себе то же волнение. Келл запретил мне выходить из комнаты, если рядом нет его или Криса. Он говорит, что в городе полно головорезов, мошенников и жуликов, съехавшихся сюда, чтобы отнять у бедных простодушных поселенцев их последние сбережения, и он опасается за мою безопасность. Когда я смотрю из окна, то вижу целые семьи в тесных повозках, молодых людей верхом на лошадях, мальчиков на пони, стариков на семенящих осликах и женщин, да, женщин, приехавших сюда, чтобы участвовать е гонках в одиночку! От одной этой мысли мне становится дурно. Однако те из них, кого я вижу, представляются мне порядочными женщинами – вопреки ожиданиям.
Более того, нас остановила женщина у дверей в гостиницу. Ей можно было дать лет под тридцать, и, несмотря на слой окутывавшей ее пыли, я сразу обратила внимание на ее изысканный туалет…
– Пожалуйста, купите у меня шляпку? – Женщина, неловко приподняв крышку шляпной коробки, извлекла из нее шляпку, чтобы показать ее Энн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140