И много бы я дал, чтобы не видеть его здесь.Ну, а если уж он пошел на такое полнейшее идиотство, так пусть пеняет на себя. И все-таки, поглядывая на его столик и вспоминая прошлое, я жалел его, и мне было очень неприятно, что я дал официанту телефон отдела контрразведки Управления безопасности. Конечно, он узнал бы этот телефон, позвонив в справочное. Но я указал ему кратчайший путь для того, чтобы задержать Дельгадо, и сделал это в приступе объективной справедливости и невмешательства и нечистого желания поглядеть, как поведет себя человек в момент острого эмоционального конфликта, — словом, под влиянием того свойства, которое делает писателей такими привлекательными друзьями.Подошел официант.— Как же вы думаете? — спросил он.— Я никогда не донес бы на него сам, — сказал я, стремясь оправдать перед самим собой то, что я сделал. — Но я иностранец, а это ваша война, и вам решать.— Но вы-то с нами!— Всецело и навсегда. Но это не означает, что я могу доносить на старых друзей.— Ну, а я?— Это совсем другое дело.Я понимал, что все это так, и ничего другого не оставалось сказать ему, но я предпочел бы ничего об этом не слышать.Моя любознательность насчет того, как ведут себя люди в подобных случаях, была давно и прискорбно удовлетворена. Я повернулся к Джону и не смотрел на стол, за которым сидел Луис Дельгадо. Я знал, что он более года был летчиком у фашистов, а здесь он оказался в форме республиканской армии, в компании трех молодых республиканских летчиков последнего набора, проходившего обучение во Франции.Никто из этих юнцов не мог знать его, и он, может быть, явился сюда, чтобы угнать самолет или еще как-нибудь навредить. Но зачем бы его сюда ни принесло, глупо было ему показываться у Чикоте.— Как себя чувствуете, Джон? — спросил я.— Чувствую хорошо, — сказал он. — Хороший напиток, о'кей. От него я немножко пьян. Но это хорошо от шума в голове.Подошел официант. Он был очень взволнован.— Я сообщил о нем, — сказал он.— Ну что ж, — сказал я. — Значит, теперь для вас все ясно.— Да, — сказал он с достоинством. — Я на него донес. Они уже выехали арестовать его.— Пойдем, — сказал я Джону. — Тут будет неспокойно.— Тогда лучше уйти, — сказал Джон. — Всегда и всюду беспокойно, хоть и стараешься уйти. Сколько я должен?— Так вы не останетесь? — спросил официант.— Нет.— Но вы же дали мне номер телефона…— Ну что ж. Побудешь в вашем городе, узнаешь кучу всяких телефонов.— Но ведь это был мой долг.— Конечно. А то как же? Долг — великое дело.— А теперь?— Теперь вы этим гордитесь, не правда ли? Может быть, и еще будете гордиться. Может быть, вам это понравится.— Вы забыли сверток, — сказал официант. Он подал мне мясо, завернутое в бумагу от бандеролей журнала «Шпора», кипы которого громоздились на горы других журналов в одной из комнат посольства.— Я вас понимаю, — сказал я официанту. — Хорошо понимаю.— Он был нашим давним клиентом, и хорошим клиентом. И я еще ни разу ни на кого не доносил. Я донес не ради удовольствия.— И я бы на вашем месте не старался быть ни циничным, ни грубым. Скажите ему, что донес я. Он, должно быть, и так ненавидит меня, как политического противника. Ему было бы тяжело узнать, что это сделали вы.— Нет. Каждый должен отвечать за себя. Но вы-то понимаете.— Да, — сказал я. Потом солгал: — Понимаю и одобряю.На войне очень часто приходится лгать, и, если солгать необходимо, надо это делать быстро и как можно лучше.Мы пожали друг другу руки, и я вышел вместе с Джоном. Я оглянулся на столик Дельгадо. Перед ним стояли джин с хинной, и все за столом смеялись его словам. У него было очень веселое смуглое лицо и глаза стрелка, и мне интересно было, за кого он себя выдавал.Все-таки глупо было показываться у Чикоте. Но это было как раз то, чем он мог похвастать, возвратясь к своим.Когда мы вышли и свернули было вверх по улице, к подъезду Чикоте подъехала большая машина, и из нее выскочили восемь человек. Шестеро с автоматами стали по обеим сторонам двери. Двое в штатском вошли в бар. Один из приехавших спросил у нас документы, и, когда я сказал: «Иностранцы», — он сказал, что все в порядке, и отпустил нас с миром.Выше по Гран-Виа под ногами было много свежеразбитого стекла на тротуарах и много щебня из свежих пробоин. В воздухе еще не рассеялся дым, и на улице пахло взрывчаткой и дробленым гранитом.— Вы где будете обедать? — спросил Джон.— У меня есть мясо на всех, а приготовить можно у меня в номере.— Я поджарю, — сказал Джон. — Я хороший повар. Помню, раз я готовил на корабле…— Боюсь, оно очень жесткое, — сказал я. — Только что закололи.— Ничего, — сказал Джон. — На войне не бывает жесткого мяса.В темноте мимо нас сновало много народу, спешившего домой из кинотеатров, где они пережидали обстрел.— Почему этот фашист пришел в бар, где его знают?— С ума сошел, должно быть.— Война это делает, — сказал Джон. — Слишком много сумасшедших.— Джон, — сказал я, — вы как раз попали в точку.Придя в отель, мы прошли мимо мешков с песком, наваленных перед конторкой портье, и я спросил ключ, но портье сказал, что у меня в номере два товарища принимают ванну. Ключ он отдал им.— Поднимайтесь наверх, Джон, — сказал я. — Мне еще надо позвонить по телефону.Я прошел в будку и набрал тот же номер, что давал официанту.— Хэлло, Пене.В трубке прозвучал сдержанный голос:— Олла. Que tal,15 Энрике?— Слушайте, Пепе, задержали вы у Чикоте такого Луиса Дельгадо?— Si, hombre. Si. Sin novedad.16 Без осложнений.— Знает он что-нибудь об официанте?— No, hombre, no.17— Тогда и не говорите о нем. Скажите, что сообщил я, понимаете? Ни слова об официанте.— А почему? Не все ли равно. Он шпион. Его расстреляют. Вопрос ясный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99