Но потом ощутил высокое холодное стекло, сжал его в руке и услышал, как она чокнулась с ним.— Наш старый коктейль, как прежде, — cказала она. — Компари и гордон со льдом.— Как хорошо, что ты не из тех, кто плачется в беде.— Нет, не из тех, — сказала она. — И никогда не буду. А в беде мы не впервые.— Все стряхнув навсегда, как всегда на ногах, — вспомнил он. — А помнишь, как мы вычеркнули эти фразы?— Это было как раз после моего льва. Какой был замечательный лев. Жду не дождусь, когда мы опять его увидим.— Мы? — спросил он.— Прости меня.— А помнишь, как мы вычеркнули и эти слова?— А я чуть было опять не повторила их.— Знаешь, — сказал он, — очень хорошо, что мы приехали сюда. Я тут все так хорошо помню, что все становится совершенно осязательным. Это новое слово, но мы скоро и его вычеркнем. Но все равно. Здесь чудесно. Когда я слышу дождь, я вижу, как он шлепает но камням, и по каналу, и по лагуне, и я знаю, как деревья сгибаются при любом ветре и как выглядит церковь и башня при любом освещении. Нельзя было выбрать для меня лучшего места. Лучше не придумаешь. У нас хороший приемник и прекрасный магнитофон, и я буду писать еще лучше, чем прежде. Если не торопиться, с магнитофоном можно найти настоящие слова. С ним можно работать медленно. Я вижу слова, когда произношу их. Я слышу фальшь в фальшивом слове и смогу заменять слова и улаживать их как следует. Да, во многих отношениях лучшего и желать нельзя.— Филип!..— Чушь! — сказал он. — Тьма — это тьма, и только. Это не настоящая тьма. Я прекрасно вижу то, что внутри, и теперь голове моей все лучше, и я все вспоминаю и могу даже придумывать. Сама посуди. Разве сегодня я плохо вспоминал?— Ты вспоминаешь с каждым днем все лучше. И ты набираешься сил.— Я и так сильный, — сказал он. — Так вот, если ты…— Если что?— Если ты ненадолго уедешь, и отдохнешь, и сменишь обстановку…— Так я тебе не нужна?— Конечно, нужна, дорогая.— Тогда зачем эти разговоры о моей поездке? Я знаю, я плохо ухаживаю за тобой, но я умею то, чего другие не умеют, и мы любим друг друга. Ты любишь меня, и ты знаешь это, и мы радуемся так, как другие не могут.— И удивительнее всего, что в темноте, — сказал он.— А раньше и днем, при солнечном свете.— Я предпочитаю в темноте. В этом смысле все стало даже лучше.— Будет тебе выдумывать! — сказала она. — И, пожалуйста, без благородных фраз.— Послушай, как стучит дождь, — сказал он. — А что отлив?— Вода сбыла, и ветер отогнал ее дальше, чем всегда. Можно пешком пройти в Бурано.— Можно бы, да там есть одно такое место… — сказал он. — А птиц много?— Только чайки и ласточки. Они садятся на отмелях, и когда взлетают, ветер подхватывает их.— А сухопутных нет?— Есть, но мало, они на той отмели, что выступает только при большом отливе.— А как ты думаешь, придет наконец весна?— Не знаю, — сказала она. — Пока непохоже.— Ты свой коктейль выпила?— Кончаю. А ты почему не пьешь?— Чтобы продлить удовольствие.— А ты допивай, — сказала она. — Воображаю, каково тебе было, когда ты не мог пить!— Знаешь, — сказал он, — пока ты ходила вниз, я думал, что тебе хорошо бы съездить в Париж, а потом в Лондон, повидать людей и поразвлечься, а потом вернуться, и к тому времени уж непременно будет весна, и ты бы мне обо всем порассказала.— Нет, — сказала она.— А я думаю, что это было бы самое разумное, — сказал он. — Ведь этому, понимаешь, конца не видно, и нам еще предстоит свыкаться с этой скучной историей. И я бы не хотел, чтобы ты совсем замучилась. Понимаешь…— А ты без «понимаешь»!— Вот видишь. Одно к одному. Я бы тем временем научился не раздражать тебя. Ты будешь от меня без ума, когда вернешься.— А как же ночью?— Ну, ночью это просто.— Так я тебе и поверила. Может, ты уж и спать по ночам научился?— Научусь, — сказал он и отпил полстакана. — Это входит в мой план. Понимаешь, как это получается. Если ты уедешь и проветришься, у меня совесть будет спокойна. И вот первый раз в жизни я со спокойной совестью буду спать без просыпу. Беру подушку, как воплощение моей спокойной совести, обнимаю ее покрепче и тут же засыпаю. А если проснусь — стану придумывать чудесные веселые непристойности. Или принимать замечательные, умные, здравые решения. Или вспоминать разное. Понимаешь, мне хочется, чтобы ты развлеклась…— Пожалуйста, не говори «понимаешь».— Постараюсь. Я уже вычеркнул и это слово, но все забываю, и оно опять подвертывается. Во всяком случае, я не хочу, чтобы ты была просто собачкой слепого.— Это вовсе не так, и ты это знаешь. И, во всяком случае, это называется не собачка слепого, а собака-поводырь.— Знаю, знаю, — сказал он. — Сядь сюда и не сердись.Она подошла и села рядом с ним на кровать; им было слышно, как еще сильнее стучит по стеклу дождь, и он старался не касаться ее головы и ее милого лица, ощупывая их так, как это делают слепые, и не мог сделать это иначе. Он крепко обнял ее и поцеловал в голову. Попробую уговорить завтра, подумал он. Надо как-нибудь поумнее. Она так дорога мне, и я так люблю ее и причинил ей так много зла, и мне надо научиться заботиться о ней как можно лучше. Если я буду думать о ней и только о ней, все будет хорошо.— Я больше не буду говорить «понимаешь», — сказал он. — С этого и начнем.Она покачала головой, и он почувствовал, что она дрожит.— Да говори что хочешь, — сказала она и поцеловала его.— Пожалуйста, не плачь, родная, — сказал он.— Не хочу, чтобы ты спал с какой-то дрянной подушкой!— Зачем? И не с какой-то, и не с дрянной. — «Прекрати, — сказал он себе. — Прекрати это сейчас же».— Послушай, carina, — сказал он. — Пойдем-ка вниз и пообедаем на нашем старом место у огня, и я расскажу тебе, какой ты славный зверек и какие мы с тобой счастливые зверушки…— А так оно и есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99