Народная армия наконец перешла в наступление. Но атаковала она так, что это могло привести ее только к одному — к собственной гибели. И, сопоставляя все то, что я видел и слышал за этот день, я чувствовал себя прескверно.В чаду и дыму бара Чикоте мне было ясно, что наступление сорвалось, и я еще острее ощутил это, когда, пробившись к стойке, сделал первый глоток. Если дела идут хорошо, а плохо только тебе, выпивка помогает. Но если самому хорошо, а дела идут плохо, от выпивки только начинаешь яснее понимать это. В баре было так людно, что приходилось работать локтями, чтобы донести стакан до рта. Не успел я сделать хороший глоток, кто-то толкнул меня так, что мое виски с содовой выплеснулось из стакана. Я сердито оглянулся, а толкнувший меня человек рассмеялся.— Привет, Мордан, — сказал он.— А, это ты, Козел.— Давай сядем, — сказал он. — А здорово ты разозлился, когда я тебя двинул.— Откуда ты тут взялся? — спросил я.Его кожаная куртка была вся в грязи и в масле, глаза провалились, щеки небритые. На боку висел большой автоматический кольт, который уже на моей памяти принадлежал трем другим военным и к которому мы все старались подобрать патроны. Это был человек очень высокого роста. На его потемневшем от дыма лице блестели масляные пятна. На голове у него был кожаный шлем с толстым кожаным гребнем и толстыми кожаными краями.— Откуда ты взялся?— Каса-дель-Кампо, — сказал он с насмешливым распевом. Так, нараспев, выкликал когда-то фамилии мальчик-рассыльный в одном из новоорлеанских отелей, и с тех пор мы часто в шутку ему подражали.— Вон освободились места, — сказал я, видя, что двое солдат со своими девушками встали из-за столика. — Пойдем сядем.Мы сели за столик посреди комнаты, и, когда он поднимал стакан, я заметил, что руки у него были в смазке, а основания больших пальцев черные, словно натертые графитом, — от пулемета. Рука, державшая стакан, дрожала.— Погляди-ка! — Оп протянул и вторую руку. Она тоже дрожала. — Обе такие, — пропел он тем же манером. А потом серьезно: — Ты был там?— Мы снимаем.— И хорошо получается?— Не очень.— А нас видел?— Где?— Когда атаковали ферму. Сегодня в три двадцать пять.— Видел.— Понравилось?— Ничуть.— Вот и мне тоже, — сказал он. — Все это, понимаешь, хреновое дело. Кому это понадобилось — посылать в лоб на такие позиции? Кому это, черт побери, вздумалось?— А такому сукину сыну, по имени Ларго Кабальеро, — сказал маленький человечек в толстых очках, который еще до нас сидел за этим столом. — Как только ему позволили поглядеть в полевой бинокль, он стал генералом. Он сегодня и показывает свое мастерство.Мы посмотрели на говорившего. Эл Вагнер, танкист, взглянул на меня и поднял остатки обгоревших бровей. Человечек улыбнулся нам.— Если тут кто-нибудь понимает по-английски, вы, товарищ, рискуете, что вас расстреляют.— Нет, не меня, — сказал человечек. — Не меня, а Ларго Кабальеро. А его надо расстрелять.— Послушайте, товарищ, — сказал Эл. — Вы потише. Услышит кто-нибудь, подумает, что и мы с вами.— Я знаю, что говорю, — сказал человечек в толстых очках. Я пригляделся к нему повнимательней. Он, казалось, действительно знал.— Все равно, не обо всем, что знаешь, надо говорить, — сказал я.— Само собой, — сказал он. — С вами-то говорить можно. Я вас знаю. Вы — свой.— Ну, не настолько, — сказал я. — И потом, тут общественное место.— А о секретных вещах только и можно говорить в общественном месте. Тут как раз никто и не услышит. Вы какой части, товарищ?— У меня тут танки минутах в восьми ходу, — сказал ему Эл. — На сегодня отработались, и я до ночи свободен.— Что же ты не помылся? — спросил я.— А я собираюсь, — сказал Эл. — У тебя. Вот когда уйдем отсюда. У тебя найдется техническое мыло?— Нет.— Ничего, — сказал он. — Я кусочек ношу с собой в кармане.Человек в толстых очках упорно смотрел на Эла.— Вы член партии, товарищ? — спросил он.— Да.— А вот товарищ Генри — нет, — сказал человечек.— Ну, тогда я бы ему не доверял, — сказал Эл. — Я таким не доверяю.— Ах ты негодяй, — сказал я. — Пойдем, что ли?— Нет, — сказал Эл. — Хочу еще выпить.— О товарище Генри я все знаю, — сказал человечек. — А вот о Ларго Кабальеро вам еще кое-что не мешает узнать.— Это обязательно? — сказал Эл. — Вы не забудьте, я в Народной армии. Как бы вы не подорвали мое моральное состояние.— Понимаете, он так занесся, что сходит с ума. Он и премьер, и военный министр, и никого к себе не допускает. В сущности, он лишь честный профсоюзный работник, что-то вроде вашего покойного Сэмюеля Гомперса или Джона Льюиса, а выдумал его Аракистайн.— Вы пореже, — сказал Эл. — Я что-то не услежу.— Ну да, Аракистайн. Наш посол в Париже. Он его и выдумал. Окрестил испанским Лениным, и бедняга стал пыжиться, а тут кто-то подсунул ему полевой бинокль — он и вообразил себя Клаузевицем.— Это вы уже говорили, — холодно прервал его Эл. — Но с чего вы все это взяли?— А как же, три дня назад он выступал в совете министров по военным вопросам. Обсуждали вот это самое, что сейчас происходит, и Хесус Эрнандес, просто так, шутки ради, спросил его, в чем разница между стратегией и тактикой. И вы знаете, что этот старикашка ответил?— Нет, не знаю, — сказал Эл. Я видел, что наш собеседник начинает раздражать ого.— Он сказал: «Тактика — это атака с фронта, а стратегия — это охват с флангов». Здорово, а?— Хватит об этом, товарищ, — сказал Эл. — Не забывайте о моральном состоянии.— Но мы все-таки разделаемся с Ларго Кабальеро, — сказал низенький товарищ. — Сейчас же после наступления разделаемся. Эта глупость его и прикончит.— Ладно, товарищ, — сказал ему Эл. — Мне, знаете, утром атаковать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99