Дверь за ними закрылась, и, оставшись наедине с Симоне, Амата обратилась к насекомому на подушках:
– Слышишь ли ты меня, несчастный грешник? Глаза Симоне с ужасом обратились к ней.
– Да, ты умираешь. Меня просили вырвать твою душу из адского пламени. Давал ли ты лживые клятвы и поминал ли всуе имя Господа?
Рука его чуть шевельнулась.
– Да, конечно, тысячу раз – тому свидетели мои собственные уши. И не бесчестил ли ты Матерь Божью и свою благородную жену своими изменами, насилуя слуг мужского и женского пола и даже собственную дочь в похоти своей? Разве не заслужил ты гореть миллион вечностей за свои преступления?
Взгляд, смешанный с мольбой, отразился в провалах глазниц, но в ее сердце не было жалости.
– Разве не убил ты Буонконте ди Капитанио, когда он молился в домашней часовне Кольдимеццо, а с ним и его сына и жену Кристиану? Разве ты не сделал рабыней его дочь и не подверг ее жестокому насилию? И не пытайся отрицать свои грехи, Симоне, потому что Бог провидит все глубины твоей злобной души.
Старый рыцарь пытался отползти от нее, но Амата вцепилась ему в плечо и удержала на месте. Она откинула капюшон.
– Смотри на меня! – сказала она. – Видишь ли, что я та самая Амата, Амата ди Буонконте, погубленная тобой, а не священник? Не в моих силах снять груз с твоей души, даже если бы я этого хотела. Этой самой ночью ты будешь плясать с чертями в аду, и так из ночи в ночь, до конца вечности. Ты проклят, Симоне! Проклят и обречен!
Из последних сил Симоне протянул руку к колокольчику у постели, но Амата перехватила ее за запястье и удержала. Она чувствовала, как покидают его силы.
– Когда я жила в твоем замке, – говорила она, – ты, пиявка, присосавшаяся к сердцу, пил кровь моей жизни. Теперь наконец мерзкая тварь отвалилась и вернулась к твоему сердцу, где, надеюсь, и останется, пока оно не сгниет до того, что не сможет больше питать кровопийцу.
Рыцарь затрясся в припадке кашля, слюна стекала по его подбородку. Он задыхался, пытаясь высвободить руку, и лицо его из пепельного стало иссиня-красным, потом посинело. На щеках проступили белые иглы щетины. Амате они казались звездами, проступающими в темнеющем небе.
Она залюбовалась этим образом, лишь краем сознания отмечая, что Симоне уже не дышит, и так, в мечтательном очаровании, продолжала сжимать его руку, пока длилась агония. Потом опустила ее на грудь, вынула другую руку из-под одеяла и положила поверх первой.
– Ублюдок, – сказала она покойнику и вытерла глаза кулаком, стирая хлынувшие вдруг горячие слезы. – Ты украл даже кольцо, которое нонно Капитанио дал моему отцу.
Девушка хотела сорвать у него с пальца перстень с бирюзой, но рука уже окостенела.
– Трусливый вороватый ублюдок, – процедила она, уставая из-под рясы нож.
Она готова была срезать кольцо вместе с пальцем, но в этот миг дверь распахнулась. Накинув на голову капюшон, Амата глухо проговорила:
– Он отошел. Да будет душе его воздано по справедливости.
Она махнула рукой над трупом, позаботившись не сотворить настоящего креста, чтобы ненароком не благословить его, и направилась к двери. Калисто, ждавший в коридоре, уже обрел осанку, подобающую новому синьору Рокка Пайда.
– Перед уходом загляните к нам на кухню, падре.
Он махнул служанке, и женщина повела Амату за собой.
Та и сама прекрасно знала дорогу в кухню, так же как знала каждый переход в лабиринте замка. Сколько раз они с маленькой хозяйкой играли здесь в прятки? Сколько раз она пряталась в них от Симоне и его сыновей? На перекрестке двух ходов она пропустила служанку вперед, а сама скинула сандалии и на цыпочках прокралась вправо. Надо было свернуть за следующий поворот раньше, чем женщина заметит, что монах потерялся. Налево, еще раз направо, вниз по лестнице – и она оказалась перед потайной калиткой в северной стене крепости. Вынула засов и распахнула дверцу.
Теперь она в безопасности, за городской стеной, за крепостной стеной! Теперь легко обойти Ассизи, держась подальше от бастионов и выбирая укромную дорогу через рощи до самого Сан-Дамиано. Вернет манускрипты, а потом, если повезет, отыщет Конрада. Если он спасся, то направится прямо в свою хижину: она найдет его там и расскажет, что задумала.
Небо осветилось, и только прямо над Рокка Пайда висела черная дождевая туча – словно облако пепла. На ее глазах ветер подхватил ее и понес, сперва медленно, потом все быстрее, на юг. Вот, – думала Амата, – уходит его черная нераскаянная душа, вместе с питавшими ее черными грехами. Она представила Симоне делла Рокка корчащимся в огненном озере, вопящим от боли, в то время как легионы бесов тычут в него раскаленными докрасна вилами. «Благодарю тебя, Господи, – прошептала она, – что позволил мне стать орудием твоей кары ».
Она отомстила за смерть родителей – хотя бы отчасти. Когда-нибудь, так или иначе, она принесет месть и в дом Анжело Бернардоне, торговца шерстью, нанявшего Симоне и его кровожадных сыновей.

26

Первый день Конрад провел в карцере, ожидая приговора Бонавентуры. Два монаха обыскали его, отобрали молитвенник и письмо Лео, огниво и нож для еды. Свои записи он оставил у донны Джакомы, да и письмо наставника давно заучил наизусть, и чувствовал едва ли не облегчение, избавившись от остатков имущества. Теперь он вовсе ничем не владел, кроме одежды, потребной для прикрытия срама. Братья оставили ему и старую, вытертую до дыр рясу, которую он решительно надел на себя, покидая дом Джакомы, и новую сутану, которую она заставила его надеть поверх старой. Донна считала, что привратник легче пропустит человека, одетого как монастырские братья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143