«Сразу видно, что он из наших!»
Амата хмыкнула, но не так весело, как граф Гвидо и слуги, сидевшие за нижним столом. Она вспоминала Сан-Дамиано и встречу с фра Салимбене, навещавшим племянницу. Почему-то теперь его шутки казались ей не такими смешными. А он, конечно, проболтает до ночи, пока все не разбредутся по постелям или не уснут прямо за столом.
Амата, хоть и помнила, с каким осуждением отзывался о фра Салимбене Конрад, рискнула в присутствии Орфео показать историку несколько страниц из рукописи Лео. И рассказала, что они с Джакопоне намерены сделать как можно больше списков с нее. Она пристально следила за его лицом, на котором по мере чтения изображалось все большее волнение. На вопрос, не хочет ли он помочь, историк ответил горячим согласием.
– Правда, я успею переписать только часть, пока меня снова не одолеет тяга к странствиям, – сказал он, – но мне надо будет прочесть остальное.
– Надеюсь, вы скромны, брат? – спросила Амата. – Орден, если бы знал о существовании истории Лео, едва ли одобрил бы ее.
Вопрос ее был вызван внезапным подозрением, что она сама проявила нескромность, показав монаху рукопись. Возможно, ее подвели добрые воспоминания о первой встрече с ним в монастыре.
– Любовью, которую я чувствую к вам и вашему жениху, клянусь быть молчаливым.
При слове «жених» Амата вспыхнула. Она еще не дала Орфео формального согласия, и не собиралась, пока им не выпадет время поговорить наедине. Между прочим, она заметила, что сам Орфео встретил это выражение самоуверенной улыбкой.
– Скромны даже за чашей, фра Салимбене?
Она понимала, что ведет себя невежливо, но монах должен был понять причину ее озабоченности.
– Мадонна! Вы меня бесчестите! – фра Салимбене принял оскорбленный вид, насколько это было возможно при его круглой веселой физиономии.
Теперь, после ужина, Амата, глядя, как понемногу наливается румянцем его толстый нос, и слушая, как становится все громче и хвастливее голос, тихонько молилась: лишь бы она не ошиблась в своем доверии. Надо, чтобы пока монах в доме, Орфео или Джакопоне за ним приглядывали.
Она повернулась к Орфео и встретила его сияющий взгляд. Он явно не слушал болтовни монаха. Сам он сегодня был молчаливей обычного. Утром его нашел брат Пиккардо и рассказал, что их отец скончался, пока Орфео был в Лионе. Орфео, несмотря на то, как обошелся с ним отец, тяжело перенес эту новость.
Амата, как ни странно, не ощутила особой радости, услышав от Орфео о смерти старшего Бернардоне. А ведь до недавнего времени вся сила ее ненависти была направлена на него. Но если ее брат, на всю жизнь оставшийся калекой, смог простить врагов и даже благословлять их за то, что те открыли ему путь к высшей, духовной радости, то почему бы и ей не повиноваться лучшим чувствам? Она кое-чему научилась благодаря полчищам учителей, осаждавших ее последние годы. И если бы не предательство Бернардоне, Орфео не возмутился бы против отца и не отправился бы в странствие, которое в конечном счете привело его к ней.
Амата встала и протянула ему руку, тем же движением приглашая остальных оставаться на местах и наслаждаться отдыхом. Провела его к креслу у погасшего камина, где столько раз приятно беседовала с донной Джакомой. И задумалась, не станет ли это место с годами их самым любимым уголком, где они будут проводить зимние вечера... самым любимым, после, разумеется, широкой постели под балдахином.
Конечно, они должны пожениться. Она его любит, да, в сущности, и обещала, когда он уезжал за свободой для фра Конрада. И он не только освободил отшельника, но и ее спас от Гаэтани, и детей защитил от всадников Калисто. Господи Боже, чего еще желать от мужчины? Неужели сомнения, которые ее гложут, не более чем свидетельство ее развращенности?
Все же в сознании не умолкал голос, подвергавший сомнению честность его намерений, требовавший ради душевного спокойствия еще раз испытать его, хотя бы он сам сегодня вечером и не задумывался о том, что их ждет. И потому, едва он придвинул поближе свое кресло, Амата спросила:
– Ты никогда не задумывался, как все будет, когда мы поженимся? Какой тебе видится наша жизнь?
Он задумался на минуту, озадаченный ее вопросом, оперся локтем на ручку кресла и упер подбородок в ладонь.
– Самое лучшее, о чем я мечтаю?
Она кивнула.
Орфео наклонился к ней.
– К югу отсюда лежит целый мир, Аматина. Мир, какого ты и представить себе не можешь. Там круглый год тепло. Он всех принимает с распростертыми объятиями. Полная противоположность холоду и враждебности, в которой мы, в нашей Умбрии, проводим большую часть жизни. Там есть кое-что и от нашей земли, но смешанное с цветами, музыкой и мудростью Востока. Император Фридрих сказал однажды: «Если бы Иегова знал Сицилию, он не поднимал бы такого шума из-за Святой Земли».
– Фра Салимбене называет Фридриха Антихристом.
– Чепуха. Фридрих был гений, хоть и натянул нос не одному папе. Когда он взял у турок Иерусалим, не зазвонил ни один колокол, и патриархи города отказались служить обедни в честь его победы. А знаешь, почему? Потому что добился он этого дружбой с султаном Аль-Камелем, а не силой оружия. Он взял в жены дочь султана и еще пятьдесят сарацинских женщин. Он разделял любовь жителей Востока к мудрости и даже восхищался Кораном, их святой книгой. Фридрих населил Сицилию философами и астрологами со всего Леванта и нанял переводчиков, чтобы перелагать их слова на латынь. Больше всех сокровищ он ценил подаренную ему султаном астролябию.
Впервые за весь вечер Орфео заговорил взволнованно.
– В Палермо, где император выстроил огромную крепость, ты можешь увидеть мечети и квадратные белые дома, совсем как на Востоке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143