Живописец Чимабуэ никогда не видел святого вживе и руководствовался исключительно воображением. Но разве не мог Святой Дух направлять руку мастера, занятого священным трудом?
Дверь в дальнем конце нефа глухо стукнула. Конрад живо вышел из тени и остановился перед алтарем.
– Фра Конрад, – радостно приветствовал его Джирола-мо. – Не ожидал твоего возвращения так скоро.
Светлые глаза его блестели в свете лампады.
– Да и я не собирался возвращаться. Но в Сан-Сальваторе я узнал нечто столь важное, что счел за должное немедленно сообщить вам.
– Здесь, в церкви? Отчего не у меня?
Конрад замешкался. Неловко было признаться, что он не доверяет до конца даже этому доброму генералу, и все же он промямлил:
– Мне не хотелось разделить участь гонцов, доставляющих дурные вести.
На лбу Джироламо появилась морщина.
– Что же это за весть, брат?
Конрад повернулся к образу Франциска на фреске. Чтобы заставить генерала ордена выслушать до конца, следовало начать с главного.
– Franchesco Lebbroso. Франциск Прокаженный. Звучит, как по-вашему?
Говоря, Конрад всматривался в лицо Джироламо, отмечая малейшие движения. Голубые глаза обратились в сторону, куда он указывал, однако без малейших признаков понимания.
Конрад продолжал, выбирая слова, усвоенные за время, проведенное с Маттео.
– Врач в госпитале Лазаря, вероятно, назвал бы его случай «пограничным» – проказа, проявляющаяся в единственной овальной язве розового окраса на боку, поражении зрения и темных струпьях на ступнях и ладонях.
Джироламо прищурился:
– А, я вижу, куда ты клонишь, брат Конрад, – проскрипел он своим птичьим голосом, – и задаю себе вопрос: «Отчего?» Возможно, будучи закованным в подземелье, ты создал в своем воображении заговор, в котором замешаны якобы все первые спутники Франциска, а быть может, и сам наш учитель? И посещение лазарета воспламенило угли, уже тлевшие в твоем мозгу? Ты не первый усомнился в истинности стигматов, хотя, признаюсь, я не ждал подобных обвинений от тебя. Но, пожалуй, ты первый, кто заклеймил святого Франциска именем прокаженного.
– Прошу вас, выслушайте меня, фра Джироламо.
Генерал ордена вздохнул. В глазах его отразилось горестное сочувствие, выпадающее обычно на долю убогих. «Я так надеялся на тебя, – говорили эти глаза, – и никак не предполагал, что ты дойдешь до такого».
Конрад наполнил грудь воздухом и продолжил рассказ о своем паломничестве. Он шаг за шагом проводил Джироламо тем же путем, который уже прошел с Матвеем Английским, и генерал ордена слушал его, скрестив руки на груди. Потом заложил свои тонкие ладони за спину и принялся прохаживаться по церкви, временами бросая взгляд на фреску. Лицо его не выдавало мыслей, но он позволил отшельнику договорить до конца.
– Разве фра Иллюминато не рассказал вам все это, когда вы принимали сан? – спросил Конрад. – Разве эта тайна не передается каждым генералом ордена своему преемнику? Я думаю, фра Джованни да Парма знал. Он не сказал прямо, но обронил несколько намеков.
– Мне не передавали никаких тайн, – возразил Джироламо. – Если Элиас пять десятилетий назад и дал начало этому мифу, нам с тобой уже не узнать правды. Если епископ Иллюминато и знает, со мной он этой тайной не поделился. Но даже допуская, что ты прав, я могу и поддержать решение фра Элиаса. Я сам мог бы поступить так же в сходных обстоятельствах.
– Но вы не стали бы вскармливать ложь! Зачем? – Конрад спрятал в рукавах рясы сжатые в кулак руки. – Святой Франческо никогда не одобрил бы подобного измышления.
Джироламо остановился перед фреской, вглядываясь в отрешенный лик святого, затем снова обратил взгляд на Конрада.
– Ко времени ухода на гору Ла Верна святой Франциск уже передал руководство орденом Элиасу, назначив его своим наместником-викарием. Он провел последние годы жизни в созерцании, предавшись святому юродству, и предоставил Элиасу дела управления разраставшейся организацией.
– Тем не менее, – продолжал Джироламо, – Франциск оставался символом, святым, вдохновлявшим молодых мужчин и женщин отрекаться от богатства и вступать в наши ряды, убеждавшим князей и прелатов примиряться с врагами и отказываться от грешных привычек. Мог ли Элиас допустить, чтобы сей символ был заперт в лазарете, даже если он точно знал причину преображения тела учителя? Мог ли он позволить миру заподозрить нашего святого в грехе столь ужасном, что Бог покарал его проказой? Поверь мне, брат, святой Франциск совершил бы много меньше добра, будь он даже назван вторым Иовом, нежели совершил, именуясь вторым Христом.
Элиас лучше всякого другого понимал щекотливость положения. Вот почему, когда папа возжелал достойно почтить преподобного Франциска, он не нашел никого лучше Элиасадля возведения церкви-надгробия – деяния, за которое его столь порицают твои друзья спиритуалы. Элиас невероятно быстро сумел собрать деньги и закончить строительство. Однако, завершив свой труд, он оставил на здании смиреннейшую подпись: «Frater Elias peccator» – «Брат Элиас, грешник».
Он забрал в горсть седую бороду Конрада, словно это был букет, поданный ребенком, и с любовью заглянул ему в лицо.
– Ты на пятьдесят лет запоздал со своим разоблачением, брат. Если Лео так хотел, чтобы мир узнал о немочи Франциска, он должен был объявить об этом вовремя. А он переложил свой долг на тебя. Подумай и о том, что люди верят всему, чему хотят верить. Подозреваю, что ты убедишься: стигматы Господа нашего куда больше говорят народной фантазии, чем образ Франческо Прокаженного. Голос генерала ордена разносился по всей длине нефа и звучал окончательным приговором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143