Раздувающиеся паруса. Четырехмачтовые корабли.Бури, чайки, соленая пена.— Это — Лайэма, — коротко сказала она, видя, как я повернулся к ним.«Да, — подумал я мимоходом, — если Лайзму О'Рорке что-то нравилось, он любил, чтобы этого было много».— Садитесь, — сказала она, указывая на кресло. — Расскажите, кто вы такой и зачем пришли.Сама она подошла к дивану, на котором сидела до моего прихода, судя по книге и стакану на стоящем рядом столике, и легко присела на краешек, словно готовая взлететь.Я рассказал о знакомстве Питера с Крисом Норвудом и сказал, что, возможно, Крис отдал бумаги ее мужа Питеру, чтобы тот составил компьютерные программы. Я сказал, что Питер сделал это и записал программы на пленку.Она отмела сложные технические подробности и сразу взяла быка за рога.— Вы хотите сказать, — спросила она, — что мои бумаги у вашего друга Питера?И лицо ее осветилось надеждой.— Боюсь, что нет. Я не знаю, где они теперь.— Так спросите у своего друга!— Он погиб в аварии.— О-о! — Она воззрилась на меня, ужасно разочарованная.— Но я знаю, где находятся кассеты, — продолжал я. — По крайней мере, я знаю, где есть копии с них. Если сведения, которые в них содержатся, принадлежат вам, я мог бы вам их вернуть.Она вновь вспыхнула надеждой, смешанной с озадаченностью.— Это было бы чудесно! Но эти кассеты, где бы они ни были, — вы их не привезли?Я покачал головой.— Я всего час назад узнал о вашем существовании. Мне про вас рассказала девушка по имени Кэрол. Она работает в «Кухне богов», в офисе.— Ах, да! — миссис 0'Рорке смущенно пожала плечами. — Я на нее наорала... Но я была так зла! Они не хотели объяснить мне, где во всех этих цехах и складах можно найти Криса Норвуда. Я говорила, что глаза ему выцарапаю. Ирландский темперамент, знаете ли. Я стараюсь сдерживаться, но не всегда получается...Я подумал, какое зрелище должно было предстать глазам девушек, и решил, что «навела шороху» — это еще мягко сказано.— Беда в том, — медленно произнес я, — что за этими кассетами охотится кто-то еще.Я пересказал ей смягченную версию визита вооруженных гостей. Она слушала, приоткрыв рот от напряженного внимания.— Не знаю, кто они такие и откуда взялись, — закончил я. — И мне начинает казаться, что подобное невежество может оказаться опасным. Поэтому я решил попытаться разузнать, что происходит.— А если узнаете, тогда что?— Тогда я буду знать, чего не стоит делать. В смысле, я могу наделать глупостей, которые, возможно, будут иметь самые неприятные последствия, просто потому, что не знаю какой-то мелочи.Она посмотрела на меня в упор, и на ее лице впервые проявилось что-то вроде улыбки.— Ну, знаете ли, молодой человек! Вы желаете всего-то навсего открыть тайну, которая оставалась таковой для homo sapiens с первого дня творения.Я был ошарашен даже не столько самой мыслью, сколько словами, какими она ее выразила. Старушка же, словно почувствовав мое изумление, сухо заметила:— Вы знаете, с возрастом не глупеют. Если человек смолоду был дураком, может случиться, что он и к старости не поумнеет. Но если вы в молодости были умны, отчего бы уму вдруг пропасть?— Я вас недооценил, — медленно произнес я.— Не вы первый, не вы последний, — равнодушно ответила она. — Я смотрюсь в зеркало. И вижу старческое лицо. Морщины. Желтая кожа. А общество нынче устроено так, что, увидев такое лицо, вам немедленно наклеивают соответствующий ярлык. Старуха — стало быть, глупа, назойлива, и ею можно помыкать как угодно.— Нет! — сказал я. — Это не правда!— Ну, разумеется, если вы не выдающаяся личность, — продолжала она, словно я и рта не открывал. — Былые достижения — радость стариков.— А вы не выдающаяся личность?Она с сожалением развела руками и покачала головой.— Увы, нет. Я всего лишь довольно умна, но не более того. А с обычного ума толку мало. Сдерживать ярость он не помогает. Извините, что нахамила вам в саду.— Ничего-ничего, — сказал я. — Воровство — это наглость. Неудивительно, что вы были в ярости.Она расслабилась — настолько, что откинулась на спинку дивана. Подушки почти не прогнулись под ее весом.— Я расскажу вам все, что смогу. Если это помешает вам гнаться за Моисеем через Красное море, тем лучше. Знать, чего не стоит делать...Я улыбнулся ей. Она дернула уголком рта и спросила:— Что вы знаете о скачках?— Довольно мало.— А вот Лайэм знал о них все. Мой покойный муж. Лайэм всю жизнь жил лошадьми. В Ирландии, когда мы были детьми. Потом здесь. Ньюмаркет, Эпсом, Челтенхэм. Потом вернулись сюда, в Ньюмаркет. Лошади, лошади, лошади...— Это была его работа?— В некотором роде да. Он был игрок. — Она спокойно взглянула на меня. — Я имею в виду — профессиональный игрок. Он этим жил. Я до сих пор живу на его сбережения.— Я и не думал, что такое возможно, — сказал я.— Вычислить победителя? — спросила она.Эти слова удивительно не вязались со всем ее обликом. Я подумал, что она была права, говоря о ярлыках. Старухам не полагается разговаривать о скачках. Но она о них говорила.— В прежние времена на это можно было жить, и вполне прилично. Десятки людей только этим и кормились. Даже при прибыли в десять процентов играть было выгодно, а этого добиться было нетрудно, если ты хоть чуть-чуть разбираешься в лошадях. Но потом ввели этот налог на выигрыши. Он откусывает жирный ломоть от любого выигрыша и сводит доходы почти к нулю. Короче, играть стало невыгодно. Все ваши десять процентов уходили в казну, понимаете?— Понимаю, — сказал я.— Но Лайэм всегда получал куда больше десяти процентов. Он этим гордился. Он говорил, что выигрывает каждую третью скачку. В смысле, в среднем каждая третья ставка выигрывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88