Надо заставить повествование закручиваться вокруг себя — только так можно добиться необходимой содержательности».
Лютер украдкой смахнул со щеки непрошеную слезу.
Только так и можно работать! Даже если создаешь будущий шедевр, что может быть сложнее первоначального, чернового наброска? Ведь со временем именно ему суждено будет служить краеугольным камнем будущего великолепного творения! И кто лучше гениального Джона Симона понимал всю важность такой работы?
Воодушевленный тем, что он только что прочитал, уверенный, что ему самому никогда в жизни не удастся создать что-либо подобное, и тем не менее жаждущий хотя бы попробовать, Лютер вернул альбом на прежнее место и снова сел за стол. Он уже готов был приступить к сочинению второго угрожающего письма насчет выкупа, когда вдруг в его мозгу молнией сверкнула потрясающая идея. Ринувшись обратно к книжным полкам, он сгреб «Избранные труды» свои кумиров, любовно прижал их к животу и устремился к столу, прихватив по пути ножницы и клеящий карандаш.
* * *
Если и было в мире что-то более сложное, чем составить срочную телеграмму в Италию по двадцать шесть с половиной центов за слово, то ни Аззекка, ни Гарбугли об этом не имели ни малейшего понятия. Они проклинали все на свете — чтобы написать один лишь адрес, понадобилось целых пять слов!
— Сколько уже получилось слов? — спросил Гарбугли Аззекку, сражавшегося с пишущей машинкой. Тот со вздохом опустил руки на клавиши.
— Пять, — ответил он.
— Двадцать шесть с половиной центов за слово — да ведь это же форменный грабеж! — проворчал Гарбугли.
— Ладно, тогда давай писать покороче, — не стал спорить Аззекка. — Так даже лучше. Если это сам Гануччи послал телеграмму, то ему не слишком-то понравится, что мы с тобой швыряем деньги на ветер. И все только ради того, чтобы убедиться, что это он и есть.
— Правильно, советник, — кивнул Гарбугли.
— Послушай, как это звучит, — перебил его Аззекка. — «Посылали ли вы телеграмму? Аззекка — Гарбугли».
— Как-то немного безлично, тебе не кажется?
— Да. Зато кратко.
— Во-во! К тому же из нее непонятно, получили ли мы ее или нет. Может, Гануччи телеграфировал кому-то еще, сестре, например? И что тогда? Предположим, мы с тобой получим ответ: «Конечно посылал». Поди догадайся, какую именно он имеет в виду. Ведь это вовсе не будет означать, что ту прислал именно он!
— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, — кивнул Аззекка. — А как тебе это: «Посылали вы сюда телеграмму, которую мы получили?»
— Нет, лучше вот как: «Посылали ли вы нам сюда телеграмму?»
— Да, это короче, — обрадовался Аззекка, — а вот это: «Это телеграмма сюда — ваша?» Здорово, верно? Совсем коротко!
— Да, только для чего непременно повторять, что эта самая телеграмма — сюда?
— Погоди минутку, — попросил Аззекка, — по-моему, я придумал, — и застучал по клавишам машинки.
Гарбугли, расстегнув пиджак, подставил солнцу Фи-Бета-Каппа ключ, который получил, еще когда учился в городском колледже. Как-то раз в этом самом кабинете Кармине Гануччи спросил его:
— Что это еще за чертовщина такая?
— Как же, это мой Фи-Бета ключ, — с немалой гордостью ответил он.
— Вот как? — только и сказал тогда Гануччи.
— Да, конечно.
— И что он означает? — поинтересовался шеф, на этот раз у Аззекки.
— Фи-Бета-Каппа.
— А это еще что такое?
— Общество. Попасть в него — большая честь.
— Итальянское, что ли?
Само собой, это случилось много лет назад, задолго до того, как в старом доме в Ларчмонте поселилась Нэнни для того, чтобы придать ему новый лоск. Теперь Гануччи уже, конечно, знал, что значит ключ Фи-Бета-Каппа. Совсем недавно он, словно в шутку, спросил Гарбугли, где ему удалось стянуть свой ключ, а в глазах его сверкала настоящая зависть — вне всякого сомнения, он многое бы отдал, лишь бы и у него был такой. Сложив пальцы на внушительном животе, Гарбугли с удовольствием любовался своим ключом, сверкавшим и переливавшимся в лучах солнца, заливавших золотом кабинет. За спиной слышался яростный стук клавиш — Аззекка печатал как одержимый. Так прошло секунд тридцать. Наконец стук резко оборвался. Аззекка шумно откинулся на спинку стула.
— Готово! — закричал он и выдернул листок из каретки.
— Ну-ка, ну-ка, посмотрим, — пробормотал Гарбугли.
Его партнер с гордым видом передал ему листок, на котором было напечатано следующее:
«Кармине Гануччи, отель „Квисисана“, Капри, Италия Наша телеграмма ваша?
Аззекка, Тарбугли».
— Видишь, я даже додумался написать обе наши фамилии в одну, будто это одно слово, — гордо заявил Аззекка. — Сэкономил двадцать шесть с половиной центов! — Тут он осекся и посмотрел на партнера. Гарбугли пытливо перечитывал телеграмму. — Ну и что ты думаешь? — спросил Аззекка.
— Знаешь, давай-ка лучше позвоним ему по телефону, — предложил Гарбугли.
Глава 8
БОЦЦАРИС
Александер Боццарис не был проходимцем. Он был копом.
По его мнению, между этими понятиями существовала огромная разница. Только один-единственный раз в жизни ему случилось пострадать из-за того, что его приняли за другого, — когда он пытался изнасиловать собственную жену. Собственно говоря, это была шутка. Решив попугать ее, он раз вечером переоделся бродягой, неслышно прокрался в свой собственный дом (даже сейчас, вспомнив об этом, он порой улыбался) и набросился на собственную жену. Конечно, его тут же арестовали, а потом продержали почти три часа в полицейском участке Бронкса. И это несмотря на то, что он всем до единого показал свой полицейский значок, пригрозив при этом, что подаст на них жалобу, если его немедленно не освободят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57